Читать «Свет в окне» онлайн - страница 294

Анна Яновна замялась.

– Я бы, Лорочка, с радостью поехала, только… Я деда моего не могу бросить.

Опять сели на скамейку, но в этот раз Лариса не замечала уже ни волшебной золотистой дымки, ни струящихся стволов деревьев – так она была поглощена рассказом приятельницы.

– Вы не смейтесь только – я ведь замуж вышла. Да-да, в прошлом году, почти в семьдесят лет. Одна моя знакомая намекнула, что, мол, за стариком поухаживать надо – он уж совсем дедок, восемьдесят три; жену давно схоронил. Сготовить что-то да прибрать; ну и стирки немного. Дескать, он заплатить готов, будете приходить на час-другой, вы же на пенсии…

Анна Яновна думала недолго. Лишних денег не бывает, особенно когда покупаешь не то, что надо, а что выбрасывают, да и внука хочется побаловать лишний раз.

Та же знакомая привела ее к старику. Живет один, родных никого нет. Старик как старик: длинный сухой стручок, запавшие глаза, из носа мох торчит, зато остатки седых волос набриолинены. Стал застегивать пиджак с разными пуговицами – пахнуло лежалым стариковским душком. Беспризорный дед, одним словом.

Работы вроде бы немного: квартиру прибрать, суп сварить да овсянку на завтрак приготовить и в одеяло закутать до утра. Через пять дней Анна Яновна получила пятнадцать рублей, а на шестой день старик предложил ей выйти за него замуж. Вместо признания в любви выдвинул непоколебимый, с его точки зрения, довод: чтобы деньги не швырять на ветер.

Смеяться? Плакать?

Не в семьдесят же лет. Анна Яновна повернулась и пошла к двери.

– Квартиру отпишу, – спокойно произнес дед ей в спину.

Та же знакомая звонила ей, уговаривала, и ох каким соблазном звучали ее слова! «Желающих-то много, что ты себе думаешь? Сама посуди: сколько ему жить осталось…» – «Да пусть он живет, сколько отпущено, Господи, разве ж я ему смерти желаю?!» – кричала в трубку Анна Яновна, но та продолжала дозволенные знакомством речи: «О сыне подумай, в исполкоме когда еще квартиру дождетесь…».

Анна Яновна свернула неприятный разговор, положила трубку, но покоя лишилась. Уже виделось, как сын передвигает шкаф к стене – ее кушетки больше нет, в комнате просторней, света стало больше; как невестка меняет занавески, она всегда мои терпеть не могла… За что же такие муки, Господи! Бьешься за деньги, за трешку паршивую, а тут искушение новое; за что?!

За квартиру, жестко ответила сама себе. За жилплощадь эту чертову, вот за что. Не чужой пол мыть, а свой. Лишиться недавно обретенных трех рублей, но получить квартиру – не только в перспективе, но прямо сейчас, бери и переезжай. Стоит это трешки? – Да.

Так чего ж терзаться?

Несколько дней она не ходила к старику, потратив это время на то, чтобы разузнать о нем побольше. Не так уж трудно это оказалось: нашлись, конечно же, какие-то знакомые, а у тех, в свою очередь, другие знакомые. Люди все местные, своих знают.

Дом, в котором жил дедок, когда-то достался ему по наследству и с тех пор принадлежал целиком, все пять этажей. В сороковом году, после национализации частной собственности, деда с женой не расстреляли и не сослали, а оставили жить в двухкомнатной квартире – то ли по недосмотру, то ли благодаря чуду, если считать чудом крупные взятки, которые тот рассовывал сноровисто и щедро. Так застарелый грешник ставит перед иконами толстый пучок свечей, надеясь, что заслужит прощение хотя бы их количеством. Делал он это в надежде, что чума под названием «советская власть» оставит его в покое и постепенно сгинет, чтобы он смог вернуться в свою прежнюю квартиру в бельэтаже, а сюда поселить жильца из небогатых, хотя бы того продавца из писчебумажной лавки, что давно скромной квартирой интересуется. В соответствии с его надеждами и немалыми затраченными средствами власть и вправду «сгинула», однако после войны вернулась и национализацию не отменила. Как ни странно, деда с женой опять не тронули: они остались в прежней квартире. Вероятно, кто-то рассудил, что раз эта пара уцелела, так на то есть особые основания; другие просто поленились рассуждать. Не последнюю роль сыграло то, что жена стала работать в домоуправлении счетоводом. Супругу пришлось труднее, потому что специальность «домовладелец» в советской республике не признавалась, а закон обязывал трудиться всех без исключения. Обострять отношения с законом бывший домовладелец опасался – только так можно было объяснить его внезапное трудоустройство на должность санитара в больницу. Носить белый халат ему чрезвычайно понравилось; отныне он называл себя «медперсоналом», если кто-то спрашивал, где он работает. Сухощавый, жилистый и высокий, с длинными руками, он важно ходил по больничному коридору, со строгим «медперсональным» лицом, и санитарной работой себя не обременял. Из-за последнего обстоятельства в больнице он не прижился и перешел работать приемщиком в палатку вторсырья, но продолжал называть себя «медперсоналом». Что-то не заладилось и со вторсырьем, и «медперсонал» устроился сторожем в какую-то богом забытую артель в двух кварталах от дома, которую и сторожил до скромной пенсии, после чего с облегчением засел дома.