Читать «Жизнь прекрасна, братец мой» онлайн - страница 31

— Сказали, что уйдут утром, но уйти не смогли. Двое померли. Остальные вот остались нам на беду. Я ходил в город, сообщал. Посмотрим, что можно сделать, сказали мне, но до сих пор никто не появился.

— Далеко они собирались?

— Каждый к себе.

— Где они были ранены?

— Кто ж знает!.. Сейчас ведь война с греком…

Староста произнес «Сейчас ведь война с греком» так, словно говорил о чем-то неизвестном и совершенно его самого не интересующем. Я сунулся к раненым, поздоровался, хотел поговорить. Мне не ответили. Мой погонщик сказал:

— Брось ты, эфенди, не в силах они.

Затем он приподнял голову одного из раненых и повернул ее к огню очага.

— Не жилец, — сказал он, — до утра не дотянет. (Он произнес это не тихо, чтобы никто не слышал, а громко, прямо в лицо умирающему, голову которого он все еще поддерживал.)

Раненый солдат приподнял голову, бинты на которой почернели от крови и земли, попытался подняться на локтях, не сумел, я помог ему, и он с моей помощью сел, опершись о стену.

— Это ведомо только Аллаху, — проговорил он. (Он произнес это тихо, не шепотом, но очень тихо.)

Погонщик ответил:

— Конечно, ведомо только Аллаху. Но во время войны на Дарданеллах служил я в санитарной палатке, мне это дело тоже ведомо, да простит меня Аллах! Не похоже, что ты дотянешь до утра.

— Дотяну, дотяну…

Не дотянул. Когда на дворе пение петухов и лай собак перемешались с гомоном женщин, он захрипел и отдал Аллаху душу, все так же сидя у очага, спиной к стене. Так я впервые увидел смерть.

Когда мы уходили, один раненый спросил погонщика:

— Посмотри-ка и на меня. Дотяну я до ночи?

Погонщик пристально посмотрел солдату в глаза.

— Нет в твоих глазах тени смертной, — сказал он. — Аллаху, конечно, виднее, но нет ее.

В дороге я спросил погонщика:

— В его глазах и в самом деле не было смертной тени? Или ты просто хотел его утешить?

— С чего мне его утешать? То одному Всемогущему Аллаху ведомо, но этот выживет.

За время этого путешествия я узнал, что такое искусство ставить заплаты. Вся одежда крестьян состояла из сшитых между собой заплат из разноцветных, несочетающихся тканей, кусков полотна. Одеты они были хуже стамбульских нищих.

Узнал я на тех дорогах и то, что волы и ишаки могут быть такими мелкими, такими тощими.

У детишек вздувшиеся животы.

За всю дорогу я не видел башмаков ни на одной крестьянке.

В Анкаре двоюродный брат поместил меня в гостиницу «Таш-хан». «Таш-хан» в Анкаре — все равно что гостиница «Пера-Палас» в Стамбуле. У меня в номере — каменные стены, единственное окно — с железной решеткой. Я подсчитал: три четверти денег, оставшихся у меня от подорожных, уйдет за этот номер. Я подсчитал: владелец «Таш-хана» за год или два, должно быть, превратился в миллионера. Я был поражен. Потом почувствовал вражду к этому типу.

В кофейне «Куюлу» мне случайно встретился один знакомый по Стамбулу поэт родом из Эрзурума. Оказалось, он служит секретарем-протоколистом в меджлисе.