Читать «Германия. Свой среди своих» онлайн - страница 150

— Есть ли у вас жалобы? — поинтересовалась доктор.

Старик, не очень внятно отвечавший до этого на вопросы, вдруг оживился.

— Есть! Пусть они не выкидывают мою еду. Никакую! Еду выкидывать нельзя. Это хуже воровства.

Один из парней многозначительно посмотрел на меня.

Я попросила доктора вместе с сотрудниками на минуточку выйти со мной в коридор. Объяснила в двух словах, о чем речь. Что это не имеет никакого отношения к когнитивным изменениям.

Доктор охнула и отвернулась. А парни… Один грязно выругался и сказал второму что-то на тему профнепригодности. Мол, идиоты мы, идиоты и есть. Элементарного не поняли. Второй только мрачно кивнул.

— Да бросьте вы, — говорю, — откуда вам знать-то было? Это родственники виноваты, что не объяснили толком.

Но они оба как-то сникли. Мы закончили все процедуры, попрощались.

Через несколько недель я общалась с коллегой из другой патронажной службы, на сей раз русской. Он мне рассказывал как легенду историю о некоем старике, перед которым сотрудники патронажной службы чувствуют какую-то особую ответственность. И что женщина-домохозяйка из дома приносит какие-то лакомства и очень тщательно следит, чтобы продукты в холодильнике не портились. А дело в том, что старик — блокадник. И медбратьям за что-то очень неловко, вот только он, коллега из русской службы, толком не знает, за что. Но историю слышал из первых уст.

В другой раз в доме престарелых небольшого вестфальского городка, куда мы с сотрудниками приехали освидетельствовать старенькую русскоговорящую бабушку, мне показали немецкого старика. Ему было на тот момент уже за девяносто. Старик был недвижим уже несколько лет, но голова — совершенно светлая. Чистенький, ухоженный, дружелюбный. Его историю мне потом в курилке рассказали сестрички, работающие в этом доме престарелых. Типичная судьба того времени.

Старик этот, тогда молоденький солдат, оказался в самом начале войны под Смоленском. Что там была за мясорубка — рассказывать не надо. Повоевать он успел ровно неделю. Потом его тяжело ранили, настолько тяжело, что через короткое время комиссовали. Все участие в войне этого человека составило семь дней. После госпиталя он начал вроде бы мирную жизнь в Германии, но так до конца своих дней и не смог оправиться от того, что увидел под Смоленском. После войны выучился на школьного учителя и вел тихую, одинокую жизнь в маленьком городишке в центре Германии. Ни жены, ни детей у него не было. По каким причинам — я уж не знаю. Точнее, медсестры не знали, а я рассказываю только с их слов.

Был этот человек, как говорят, нелюдимым, букой, чурающимся людей и дергавшимся от любого резкого звука, свиста, шума, будь то проезжающая мимо машина или раскат грома вдали. Жил один-одинешенек со своими книгами. Единственное увлечение — рыбалка.

В начале девяностых годов, когда ему уж к семидесяти было, в Германию начали приезжать этнические немцы из Казахстана. И этот человек, собрав вокруг себя таких же пожилых энтузиастов, организовал в своем городке что-то типа фонда помощи приехавшим.

Немецкие пенсионеры помогали новоиспеченным иммигрантам заполнять документы, ходили с ними по врачам, на первых порах даже делились одеждой и предметами быта. Все это на совершенно бескорыстной основе.