Читать «Семнадцать мгновений весны (сборник)» онлайн - страница 159

– Это кустарщина, – ответил Вихрь. – Тут завязывается интересная комбинация. Это, конечно, параллельная комбинация, на нее ставку делать нельзя, но, чтобы спасти город, мы должны использовать все пути. Дело заключается в том, что один из этих двух эсэсманов – сын убитого в Гамбурге коммуниста и расстрелянной в лагере коммунистки. Но он об этом не знает. Сказать ему об этом может только один человек – Трауб.

Трауб спросил Тромпчинского:

– Послушайте, Юзеф, вы понимаете, с чем вы ко мне пришли?

– Понимаю.

– Включите радио, я боюсь микрофонов, хотя знаю, что их здесь нет – телефон выключен, а все отдушины я сегодня утром облазил с палкой.

По радио передавали отрывки из оперетт. Видимо, это была запись из Вены – голоса поразительные, оркестр звучал единым целым, а хор словно выталкивал солистов, а потом мягко и слаженно поглощал их.

– Откуда к вам поступили эти данные?

– Это несерьезно, пан Трауб. Лучше сразу вызывайте гестапо.

– Я обещал помогать вам – в безопасных для меня пределах… Объясните мне, чем я заслужил это ваше проклятое, полное, ненужное мне доверие?

– Вы писатель.

– А мало ли писателей в Германии?! Какого черта вы прилипли ко мне?!

– В Германии мало писателей. Один из них – это вы. Те, остальные, – не писатели.

– Милый Тромп, – улыбнулся Трауб, – я не смогу выполнить вашей просьбы. Я был полезен вам в той мере, в которой ощущал свою возможность помогать вам. Дальше начинается полицейский роман, а я писал психологические драмы, настоянные на сексуальных проблемах. А с тех пор как фюрер решил, что сексуальные проблемы разлагают будущее нации – ее молодежь, я стал писать нудные газетные корреспонденции.

– Будет очень плохо, если вы откажетесь. Краков превратится в пепел. Один раз вы помогли нам, крепко помогли, неужели откажетесь во второй?

– Надеюсь, вы не станете меня пугать тем, что однажды я вам уже помогал?

– Если б я был уверен, что поможет, – пугал бы.

– Слава богу, не врете. Пугать можно кого угодно, но нельзя пугать художника, потому что он сам столько раз пугал себя своим воображением, что больше ему, вообще-то говоря, бояться нечего. Писатель как женщина: захочет отдаться – вы ее получите, не захочет – ничего у вас не выйдет.

– Писатель, я не верю, что вы нам откажете.

– Давайте рассуждать логично: ну приду я к этому сыну. Что я ему скажу? Меня тут знает каждая собака, он позвонит в гестапо, и завтра же я окажусь у них.

– Зачем так пессимистично? Не надо. Мы предлагаем иной план…

– Кто это «мы»?

– Мы – это мы.

– Ну, давайте. Послушаем. Для записных книжек.

– План прост. Вы, я помню, говорили отцу, что работали в Гамбурге во время восстания двадцать второго года.

– Да. Только я тогда выступал против папаши этого самого эсэсовца. Я был за Веймарскую республику. Я очень не любил коммунистов.

– Не отвлекайтесь в прошлое. Давайте о будущем. Вы приходите к этому пареньку, а лучше ненароком встречаете его у подъезда дома – мы вам в этом поможем – и останавливаете его, задав ему только один вопрос: не Либо ли он. Вы, конечно, будете в форме. От того, что он вам ответит, будет зависеть все дальнейшее.

– Он мне ответит, чтобы я убирался к чертовой матери.

– Вы майор, а он лейтенант. Он никогда так не ответит.

– Ну, допустим. Дальше?

– Следовательно, он не пошлет вас к черту. Он спросит, кто вы. Вы представитесь ему. Вас, фронтового корреспондента, героя Испании, Абиссинии и Египта, знают в армии. Он начнет говорить с вами. Обязательно начнет говорить. А вы его спросите только об одном – не помнит ли он своего безмерно на него похожего отца, одного из руководителей гамбургского восстания, кандидата в члены ЦК компартии Германии. Вы сами увидите его реакцию на ваши слова. Все дальнейшее мы берем на себя. Понимаете? Оправдание для вас – хотели дать в газету материал о том, как сын врага стал героем войны, – мальчик ходит с орденами, ему это импонирует. Вы не обязаны знать их тайн, вы – пишущий человек, вы не вызовете никаких подозрений. Пусть корреспонденцию снимает военная цензура – вас это не касается.

(Все дальнейшее у Вихря было продумано до мелочей: за домом Либо устанавливается слежка. Телефона у него в квартире нет – он живет в пяти минутах от казармы. Куда он пойдет и пойдет ли вообще после разговора с Траубом – это первое, что обязано дать наблюдение. Если Либо целый день никуда не выйдет, тогда следует приступать ко второй стадии операции, которую Вихрь брал на себя. Если же он пойдет в гестапо – Тромпчинский предупреждает Трауба. А сам меняет квартиру. Если он пойдет к себе в штаб, тогда вопрос останется открытым. Тогда потребуется еще одна встреча писателя с Либо, тогда потребуется, чтобы Трауб срочно написал о нем восторженный материал и постарался напечатать в своей газете.)

– По-моему, из этой затеи ничего не выйдет, – сказал Трауб. – Хотя то, что вы мне рассказали, довольно занятно. На будущее это может пригодиться. Ну-ка, еще раз – с карандашиком – изложите ваш план. И подробней остановитесь на том, что мне может грозить. Последнее не от страха, а из любопытства и разумной предосторожности – надо спрятать дневники.

– Ну, это рано…

– Я не знаю, что такое рано, я знаю, что такое поздно. И потом, в вашей программе слабый пункт: с этим самым папашей Либо. Какой он? Его фото у вас есть? Я ведь его не видал ни разу в жизни.

– Фото у нас нет.

– А вдруг они мне покажут с десяток фото и спросят: «Ну, какой из них папа Либо?» Что я отвечу?

– Вы убеждены, что у них остались эти фото?

– А почему не допустить такую возможность?

– Вообще-то, эта тема для раздумья.

– В том-то и дело.

– Здесь только одно «за» – они не успеют затребовать из картотеки гестапо эти карточки, если они даже есть.

– То есть?

– Прихлопнут. По всему – очень скоро наступит конец.

– Очень вы оптимистично говорите с немцем. Осторожней надо, сердце-то у меня немецкое и мозг тоже.

– Чем скорее наступит конец теперешним вашим хозяевам, тем будет лучше для Германии.

– Это слова, Тромп, слова… Гнев против наших вождей обратится в глумление над нацией.

– Я думаю, вы не правы.

– Ладно, милый мой представитель низшей расы, давайте попробуем спасти Краков вместе. Хоть подыхать будет не совестно. Вы, кстати, никогда не видели тот циркуль, которым наши идиоты промеряют черепа у неполноценных народов?

– Видел.

– Где?

– Меня промеряли.

– Простите.

– Завтра я заеду за вами, да?

– Видимо, заезжать за мной не стоит. Давайте мне адрес, и я там поброжу.

– Бродить не надо. Либо – человек аккуратный, он возвращается из казармы вечером между семью и семью пятнадцатью.

– А как я его узнаю?

Тромпчинский достал из кармана фотографию и положил ее на стол.

– Вот, – сказал он, – запоминайте.

– Ладно, – сказал Трауб, – попробую.

– Спасибо, писатель.

– Э, бросьте. За это не благодарят. Я это делаю для себя. Не тешьте себя надеждой, что вы меня к этому подвели. К этому меня подвел фюрер, моя фантазия и деревянные циркули, которыми промеряют полноценность.