Читать «Приход № 5 (апрель 2014). Христос воскресе» онлайн - страница 23

Пасха — праздник сорокадневный

День Светлого Христова Воскресения — как «праздников праздник и торжество из торжеств», — как именует его пасхальное песнопение, — требует от христиан особого приготовления и потому предваряется Великим постом. Современное православное пасхальное (ночное) богослужение начинается великопостной Полунощницей в храме, переходящей затем в торжественный крестный ход. Он символизирует жен-мироносиц, шедших ко Гробу Спасителя в предутренней мгле (Лука 24:1; Иоанн 20:1) и извещенных о Его воскресении пред входом в гробовую пещеру. Поэтому праздничная Пасхальная Заутреня начинается перед закрытыми дверьми храма, а возглавляющий службу архиерей или священник символизирует собой ангела, отвалившего камень от дверей Гроба.

Радостные пасхальные приветствия заканчиваются для многих уже на третий день или же с окончанием Пасхальной недели. При этом люди с удивлением воспринимают пасхальное поздравление и смущенно уточняют: «С прошедшей Пасхой?» Это — распространенное в нецерковной среде заблуждение.

Следует помнить, что Светлой седмицей не заканчивается празднование Воскресения Христова. Чествование этого величайшего для нас в мировой истории события продолжается в течение сорока дней (в память сорокадневного пребывания на земле Воскресшего Господа) и завершается «Отданием Пасхи» — торжественным пасхальным богослужением накануне праздника Вознесения. Здесь — еще одно указание на превосходство Пасхи перед другими христианскими торжествами, из которых ни один не празднуется Церковью более четырнадцати дней (имеем в виду период от праздника до его «отдания»). «Пасха возвышается над другими праздниками, как Солнце над звездами», — напоминает нам святой Григорий Богослов (Беседа 19).

«Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» — приветствуем мы друг друга в течение сорока дней.

Взгляд из-за бугра

Что мы подразумеваем, когда говорим о единстве православия? Фрагмент статьи священника Эндрю Стивена Дэмика, автора книги «Православие и ересь»

На эту черту православия — однородность — любят указывать особенно перешедшие из других конфессий в доказательство истинности православной веры. Мы говорим о единстве литургического обряда, укорененности в соборных решениях, обращении к святым отцам для толкования Писания и формирования богословской мысли. В результате повсюду в православном мире за литургией можно услышать очень схожие по сути проповеди или духовные наставления.

Но правда ли все такое уж одинаковое? Конечно, многие православные будут вас убеждать, что так оно и есть на самом деле. А вот наши критики скажут, что эти глупости придумали те, кто готов обманывать себя, и на самом деле внутри православия предостаточно расхождений, которые подрывают кажущееся внешнее единство.

В прошлом месяце мы отметили Торжество православия, восстановление почитания икон. Но у этого праздника есть еще одна тема — ведь мы празднуем единство православной веры. А что же единство православной веры означает в действительности? Постараюсь поделиться с вами своим личным опытом и собственным взглядом на этот вопрос.

Когда я впервые столкнулся с православием, я и правда думал, что оно едино повсюду: одинаковая литургия, одно и то же богословие, одинаковые доктрины и догма. И в рамках моего ограниченного опыта все это казалось таким похожим! Казалось, все мы служим одну и ту же литургию, ну конечно, с учетом языковых различий и особенностей мелодического сопровождения. Казалось, все говорят о спасении как о обожении, все считают, что Вселенский патриарх — «первый среди равных», и ни один епископ не выше других. Казалось, все постятся одинаково и одинаково строго относятся к посту.

Но несколько лет в православной Церкви хватило, чтобы сделать некоторые открытия. Например, что обычаи поста все же несколько различаются. Более того, я побывал в очень большом приходе, где мало кто постится вообще. А тех избранных, кто постился, называли как-то по-особому: про них говорили, что они «на посту»… Все остальные, получается, были «вне поста», что ли?

Я поступил в семинарию, где соприкоснулся с еще большим богатством разнообразных православных течений. Там я узнал, что мое православие — антиохийское. Конечно, я уже встречал это слово на вывеске в своем родном приходе, но кто тогда обращал на него внимание? Там я также узнал, что многие считают антиохийцев (а еще «радикальных» греков, которых вообще-то больше, чем всех других православных в Америке вместе взятых) «не такими, как все» и «либеральными». И конечно, обо всем этом узнаешь не от профессоров на занятиях.

Я также узнал, что есть «западный обряд» в литургической традиции, который радикально отличается от всего богатства обрядов православия. Оказывается, многие считают, что это мощная сила внутри православия, хотя таких приходов «по западному обряду» совсем мало. Есть даже люди, которые утверждают, что «западный обряд» представляет огромную проблему. Правда, я не согласен ни с теми, ни с другими.

Позже я узнал, что нынешнее единство литургического обряда вовсе не было нормой на протяжении первого тысячелетия церковной истории. Мы-то сейчас живем в эпоху литургической традиции Константинополя, которая поглотила собой все прочие изначальные традиции. Сегодня на литургии в любой точке мира в любой момент можешь понять, какая часть службы сейчас идет. Но так ведь было не всегда.

Еще я узнал, что в православии есть разногласия по поводу церковного устройства. Один патриархат может поставить епископа на территории, закрепленной за другим патриархатом. Одна православная делегация вдруг может со скандалом выйти из богословского диалога. Некоторые Церкви хотят участвовать в Всемирном совете Церквей, а другие — нет. Некоторые Церкви готовы даже разорвать евхаристическое общение из-за различий календаря или других споров. Есть дрязги, борьба и открытая конфронтация. Можно встретить и нескрываемый расизм, а в некоторых вопросах и ощущение, что имеешь дело с мафиозными структурами внутри Церкви.

Большая часть уверовавших рано или поздно узнают об этом — оказывается, есть определенное разнообразие внутри православной традиции. И хотя кому-то покажется концом света, если священник не держит Евангелие строго вертикально перед собой, когда читает из него на службе (да-да, мне кто-то сказал, что это святая традиция и только еретики делают по-другому), по большей части православным нет до этих разногласий никакого дела. Поэтому когда мы сталкиваемся с борьбой, дрязгами и даже неприкрытыми злодеяниями, мы всегда можем отмахнуться и сказать, что есть, конечно, грешники в Церкви, но все это не оказывает никакого влияния на истинность православной веры. В конце концов у нас одна и та же вера, одно богословие и т. п.

Верно ведь?

Но идем дальше. Те православные христиане, которые имеют привычку читать не только жития святых и приходскую стенгазету, могут с удивлением обнаружить, что в православии есть даже богословские расхождения. С этим легко столкнуться, когда наблюдаешь за спорами по поводу иерархического первенства или взаимоотношений с другими христианскими организациями. Можно ли считать Вселенского патриарха «восточным Папой»? Да и, вообще, сам-то он себя таким считает? Абсолютно ли независимы автокефальные Церкви? Как относиться к экуменистическому диалогу с Римской католической Церковью? Допустимо ли молиться общей молитвой вместе с неправославными? Если да, то как именно? Будет ли созван Великий и святой Собор, который планируется провести с начала XX века? Если да, как на нем будут приниматься решения?

Тысячи людей предложат различные ответы на эти вопросы, и в этом разноголосье при желании можно разглядеть церковных кризис, увидеть в этом фундаментальные различные и противоречащие друг другу исповедания братьев по православной вере. А все эти различия вместе — слабое место, по которому бьют наши критики. Кто-то даже решается оставить православную Церковь по причине этих разногласий.

И вроде бы легко сказать, что споры о главенстве в Церкви или экуменизме — это всего лишь частные разборки между епископами, их полемика не затрагивает глубинные вопросы, и с течением времени все само образуется. Но когда получаешь разные ответы на вопросы «что происходило на Кресте?» или «совместима ли биологическая эволюция с православием?», разобраться в этих разногласиях уже гораздо сложнее. Через эти сорняки и колючки еще сложнее продраться, когда пытливый ум начинает вчитываться в такие темы, как софиология Булгакова, персонализм Зизиуласа или нео-паламизм Лосского. Ну что же такое в конце концов «нео-патристический синтез»? Здесь желанного консенсуса не найти даже изощренному читателю, у которого есть необходимая философская, историческая и богословская подготовка, чтобы разобраться в творениях этих авторов.

Так что же делать?

Я не готов дать однозначные ответы на поднятые вопросы (это, правда оттого, что я даже не знаю, что и сказать по поводу некоторых из них). Однако, я хотел бы обратиться за помощью к отцу Георгию Флоровскому, и привести фрагмент из его статьи:

«Единство в вере, конечно, не требует единообразия в богословии. Известная свобода в богословском истолковании сохраняется, но при условии живой и органической сопряженности этих истолкований. При этом, конечно, нужно строго различать уровни: догма, доктрина, богословие. Различение это не так легко провести на деле, ибо все уровни связаны друг с другом в единстве Церковного сознания. Во всяком случае, в области догматической нет и не может быть места плюрализму».

Очень тяжело выделить в точности мысль, которую Флоровский пытается до нас донести, ведь это часть большого отрывка статьи о том, является ли «уния» подходящей формой единства с Римом. Но я вам хочу рассказать, как я понимаю различия в терминах, которые он проводит, и как это может помочь верному сыну православной Церкви разобраться в том, что кажется непреодолимыми разделениями внутри православной веры.

Кстати, обратите внимание, что Флоровский не пытается апеллировать к некоему надуманному церковному единству. Он вполне мог бы просто сказать: «ну, вы знаете, мы все принадлежим к одной и той же православной Церкви, и точка». Сам факт того, что мы являемся членами одной и той же структуры — это конечно не ответ. Это все равно, что сказать, что я принадлежу к Церкви, которая сама не знает, во что верит.

Вместо отсылки к формальной церковной принадлежности Флоровский пытается объяснить, что внутри догмы нет места плюрализму. Именно в этом основа для истинного единства внутри православия. Ну, нет места разногласиям в содержании Символа веры! Мы опираемся на решения Вселенских Соборов, которые приняли понятные определения по догматическим вопросам, и именно в этих решениях мы находим для себя неизменное единство. Содержание догматического единства не сложно описать, и оно не является предметом споров в православии.

Флоровский точно не определяет различия в понятиях «догма», «доктрина» и «богословие», но отмечает зато, что различия между этими терминами «не так легко определить, потому что эти понятия разных уровней связаны между собой в единстве церковного сознания». Приняв это во внимание, все-таки для учебных целей я приведу краткое толкование этих определений.

Догма: Неизменяемый, необсуждаемый основополагающий базис православной веры. Догма утверждается в основном на Вселенских Соборах.

Доктрина: Способы, которыми можно объяснить догматы людям, которые их изучают, например, оглашаемым или в процессе изучения Писания. Эти способы меняются из века в век, особенно с появлением новых догматических определений — но не догмы, — обсуждаются через соборные решения, на них оказывают влияние эволюция богословия. Доктрина более переменчива, чем догма, но меньше подвержена изменениям, чем богословская мысль, потому что ее кодифицируют для учебных целей.

Богословие: Расширенное, творческая интерпретация догмы и доктрины, а также их применение к различным вопросам бытия. В богословии гораздо больше возможностей для домыслов и различий в выводах. Может существовать одновременно множество богословских мнений для целей толкования и понимания догматических определений и того, что изложено в Писании. Различные подходы могут быть истинны сами по себе, но не совместимы или не сопоставимы друг с другом.

По крайней мере, я так понимаю мысль Флоровского, и вот несколько коротких иллюстраций на примере одного догмата православной веры.

Догма: Иисус Христос всецело Бог и человек.

— Эта мысль довольно проста и не подлежит обсуждению.

Доктрина: Мы называем это Воплощением, и утверждаем, что Божественное стало поистине единым целым с человеческим в природе Иисуса Христа.

— Заметьте, что акцент здесь сделан на том, как Бог стал человеком, а не на полноте обеих природ Христа.

Богословская мысль: В результате Воплощения мы имеем возможность испытывать Бога духовно и физически. Мы украшаем церкви иконами, мы рукополагаем священников, покланяемся святыням и т. п. Мы верим, что спасение состоит в обожении, которое соединяет человеческую природу с Божественной через Воплощение.

— Ничто в этом суждении не противоречит православию, но «использование» Воплощения для связи частей этого объяснения воедино особенно на базе обожения само по себе не является догмой.

Вооружившись этими определениями, я могу утверждать, что любые споры внутри православия происходят на богословском уровне, а не на догматическом. Богословские размышления иногда действительно противоречат друг другу, но обычно не потому, что противоречат догме. Однако, если все-таки они противоречат догме, это просто означает, что данная богословская мысль еще не была в достаточной степени подвергнута критике и уточнена.

Конечно, богословие и доктрина, по замечанию Флоровского, связаны с догмой, но чаще используются просто для введения новых догматических определений. Эти определения сами по себе в некотором смысле пребывают на уровне доктрины, так как являются попытками объяснить современным языком то, во что Церковь верила во все времена, но что еще не было выражено должным образом для решения конкретного исторического вопроса. И хотя новые догматические определения появляются, новых догматов нет. Догма — это то, во что Церковь верила всегда, а догматические определения появляются по необходимости в определенный момент и по определенным историческим причинам.

Выражаясь заумно, одна из наиболее сложных концепций, которую мне пришлось усвоить по мере возрастания в православии, заключается в том, что нет единственного образа определения или рассуждения о ключевых истинах православной веры. Это означает, что догма, которая на самом деле беспрекословна, представляет собой всего лишь часть всего того, что можно описать словом «православие».

Есть причина, по которой богословы продолжают обсуждать различные мнения, хотя могли бы просто сказать: «ну, это всего лишь богословие, пожалуйста, у каждого может быть свое мнение». Дело в том, что границы в этих спорах не так четко определены, как при обсуждении догмы. И на самом деле, в тех богословских спорах, с которыми мы можем столкнуться, очень много свободы. Хочу сказать, что мы часто вспоминаем эту самую свободу в разговорах о православии, но многие как будто тут же забывают о ней, как только произносят слова «православие учит нас» или «отцы Церкви говорят». Такое впечатление, что всегда можно найти единственный верный ответ по абсолютно всем вопросам.

В нашей приходской школе для взрослых мы недавно стали изучать Евангелие от Луки и взяли за основу комментарий святителя Феофилакта Болгарского. Его труд, в свою очередь, является результатом анализа работ святого Иоанна Златоуста. Однако свт Феофилакт часто добавляет идеи, отличные от идей своего предшественника, при этом обязательно предваряя их фразой «некоторые также говорят…» И знаете, иногда эти новые идеи не очень хорошо ложатся в логику Златоуста. Но в этом нет проблемы. Очень хорошо, что есть различия, которые могут объяснить текст по-разному, и один способ объяснения указывает нам ту грань истины, которую другой способ по своей природе не смог бы открыть.

Я рад, что в православном богословии царит такое разнообразие. Это одна из причин, по которой я не сомневаюсь, что смог бы оставаться православным всю жизнь. Даже если я исчерпаю свой ресурс чтения святых отцов (вряд ли конечно), меня еще ждут минуты захватывающих открытий, новые размышления о бесконечной, неизменимой истине православной веры.

Крепко веруя в истинность православия, жду с нетерпением, что же оно преподнесет мне нового.