Читать «Мемуары наших грузин. Нани, Буба, Софико» онлайн - страница 88

Когда я в прошлом году была в Москве, меня один очень известный человек спросил, не страшно ли мне ходить по Тбилиси. Я удивилась, почему это мне должно быть страшно? Ну как же, ответил он, у вас же мужчины в бурках и с автоматами ходят. На что я ему посоветовала не путать «Кавказскую пленницу» с реальной жизнью.

Я предлагаю поговорить на улице. А потом я покажу вам наш дом. Тот самый, который построил папа. И в котором родилась я.

Во время войны в Тбилиси эвакуировали труппу Московского художественного театра. Великие Немирович-Данченко, Книппер-Чехова приходили сюда в гости к моим родителям. Мама рассказывала, что они могли ночь напролет читать стихи, говорить об искусстве и пировать. Представляете, «пировать»! А на столе стояли только черный хлеб и вода.

Все мужчины были немножечко влюблены в маму. Ну что вы хотете, она же была великой женщиной! Немирович признался ей после того, как увидел ее «Даму с камелиями»: «Я видел двух дам – Элеонору Дузе и Сару Бернар, но вы заставили меня забыть о них. Вы – великая актриса».

Я тогда была совсем маленькой. Но помню, как мы, дети, забирались на деревья и наблюдали за взрослыми. Влюбленный в маму великий Василий Качалов читал стихи. На память он подарил ей свою фотографию, которую надписал: «Вечно в вас влюбленный».

В школе я была сорванцом, сорвиголовой. Всегда была такой. Мне очень повезло, что я дочь своих родителей. Отец и мать – совершенно разные люди, и я от каждого впитала что-то свое.

Да, они были не похожи друг на друга, но у них было главное – их любовь. Мама пережила отца на 11 лет. И все эти годы писала ему письма. У них все равно продолжался диалог.

А рассказать вам, какими были их реальные диалоги? Однажды, пока папа был в командировке, мама, чтобы расплатиться с долгами, продала его американский «крайслер» и купила «Победу». На которой и отправилась встречать мужа на вокзал. В следующий раз, опять-таки во время папиной командировки, мама продала «Победу» и встречала отца уже на маленьком «Москвиче».

– А потом ты будешь встречать меня на мотоцикле? – спросил папа. – Не угадал! – ответила мама. – На велосипеде.

Свидетелем отношений Верико и Михаила, а также внутренних порядков в доме на Пикрис-горе был племянник Анджапаридзе Георгий Данелия, описавший происходившее:

«Иногда, когда приезжали родственники, мне стелили в зале. Там на стенах висело много картин. Особенно мне нравилась картина Пиросмани – белые барашки на темном склоне. Когда я вспоминаю дом Верико, я вспоминаю этих барашков, освещенных луной.

Но спать в зале я не любил. Потому что каждый раз ровно в шесть утра в кабинете Чиаурели (двери которого выходили в зал) начинал петь Карузо: это дядя Миша проснулся, поставил свою любимую пластинку и уже начал что-то мастерить.

В его кабинете, кроме письменного стола и стеллажа с книгами, стоял рабочий стол с инструментами, тисками и токарным станком. И дядя Миша все время что-то мастерил: то мебель для загородного дома, то нарды. И меня к этой деятельности приобщил: под руководством дяди Миши я выточил мундштук из плексигласа, который потом подарил Буте (этим именем внуки называли мать Верико и Мери Анджапаридзе. – Прим. И.О.).

Сын зеленщика Михаил Чиаурели в жизни добился многого. Он был скульптором, киноактером, режиссером, слесарем, плотником, хорошо играл на гитаре и очень хорошо, профессионально пел: и романсы (которых он знал бесчисленное множество), и оперные арии (он занимался в консерватории вокалом).

Когда я говорю, что на мое творчество оказал громадное влияние Михаил Чиаурели, многие удивляются, что может быть общего между постановщиком фильма «Падение Берлина» и режиссером фильма «Я шагаю по Москве»…

Но они никогда не видели первые фильмы Чиаурели «Хабарда» и «Последний маскарад» и главное – не слышали его рассказов. Рассказчиком дядя Миша был потрясающим, другого такого я не встречал…

Дядя Миша рассказывал обо всем с юмором. Даже об очень грустном.

Из рассказов Чиаурели. Когда умер старый Эдишер, Чиаурели был за границей. До Тифлиса добрался в день похорон. Заходит он в свой двор, посредине двора – стол, на столе – гроб, вокруг, на некотором расстоянии, стоят родные и друзья. На ступеньках веранды музыканты: зурна, барабан-доли и певец Рантик – из хинкальной на Плеханова. Зурна выводит печальную мелодию, и Рантик тоненьким фальцетом поет.

Около гроба сидит мать дяди Миши, вся в черном, голова опущена, лица не видно. Дядя Миша подошел к ней, обнял – и почувствовал, что она мелко-мелко дрожит. «Плачет, конечно».

– Мама, я здесь. Я приехал.

Мать, не поднимая головы, погладила его руку, и тихо, чтобы другим не было слышно, сказала:

– Хорошо, что ты приехал, сынок. Умоляю, скажи Рантику, чтобы замолчал, а то я от смеха описаюсь.

На бумаге этот рассказ много теряет, потому что Чиаурели воспроизводил пение Рантика, – и мы понимали, что от смеха точно можно было описаться. Рантик пел, слегка подвывая, а какие-то слова вдруг громко выкрикивал и подпрыгивал… Нет, это надо было слышать и видеть.