Читать «Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)» онлайн - страница 478

– Так ли тяжки твои грехи?

– О том Господь ведает, – не прямо ответил Василько.

– Неужто все, что было до татарщины, сгинуло навечно? Неужто конец нашему народцу пришел? – горячо сказала Янка, вспомнив свои впечатления от поездки по окрестностям Москвы. – Ведь все порушилось! На месте твоего села ныне стоят только два худых крестьянских двора, овцы пасутся, да березки растут. Я даже могилу матери не нашла. Ничего не осталось!

– Что же делать, – помрачнел Василько – Сами такую участь себе выбрали… Нет, что-то останется. Будут знать те новые разумные люди, что с ними произойдет, коли только о своем именьице помышлять станут, а не о земле Русской, о душе, о сиротах, о гневе Господнем. Будут они силушку копить, Русь вокруг себя собирать да в бережении жить, ибо много еще христиан из нашего племени, Господом проклятого, по земле ходит. В нас же все зло. Но все едино! – вскричал он. – Новый народ всех переборет!

Только теперь Янка вспомнила, что она – жена ордынского вельможи и то, что она слышит, есть поруха ее мужу, сыну и народу, среди которого она много лет живет во славе. Душа ее пока находилась в прошлом, но холодный расчетливый разум настойчиво убеждал в необходимости подняться выше забот и чаяний местных насельников. Янка досадливо поджала губы.

Василько чувствовал себя опустошенным, будто вместе со словами исторгнул из себя силушку. Он сидел, склонивши голову. Заметил, что с его свитки и сапогов на пол натекла вода, огорчился. Опустошение и докука смешались с неприятным ощущением ненужности и даже вредности беседы с Янкой. И тут он окончательно утвердился, что навсегда потерял рабу не в Москве, а в день ее бегства из села, и ныне перед ним сидит другая Янка, живущая на чужой земле и, верно, думающая чужими словами.

«Чего это меня понесло? На кой ляд Янке мои измышления. Да и не поняла она ничего. Ишь, сидит, глазами хлопает… Ведь знает, что посол задумал меня показнить, а не скажет, даже намека не подаст. Нарядилась. Смотрит-то как, словно в душу влезть хочет…

Ничего они мне не дадут, их посулы ложные. Пообещают, а потом зарежут темной ночью меня и Оницифора. Не буду я ничего просить у Янки».

– Ногами я ослабла. Не подскажешь, как ту слабость ножную превозмочь?

– А ты ходи, каждый день ходи, – буркнул Василько. Ему стало весело и хотелось сотворить такое, о чем Янка и ее муж будут долго вспоминать. – Что сидишь? Али думаешь, что я буду тебя заново обучать ходьбе? – произнес он так уничижающе насмешливо, что она оробела и против воли поднялась на ноги.

– Иди, иди… – озорно поторапливал Василько, наблюдая, как Янка медленно и неровно ступает по полу, выставив вперед руку. – А ты чего сидишь? – накинулся он на притихшую и едва дышавшую рабу. – Помоги госпоже!

– И мне тоже идти надобно, – молвил Василько, вставая. – Вы здесь походите, а мне на двор нужно.

Он нарочито громко зашагал к двери, в дверях обернулся, строго и придирчиво глянул на Янку, напомнив ей прежнего Василька. Будто хотел проверить, как Янка выполняет его наказ и выполняет ли.