Читать «Диалог творческого сознания А. А. Фета с Востоком (Фет и Хафиз)» онлайн - страница 20

Приди, приди: уже трепещет моих желаний соловей,

Благоуханной розой встречи он хочет насладиться вновь!

(Перевод С. Липкина)

У Фета тоже соловей – выразитель чувств лирического субъекта: «под окном соловей громко засвищет любовь» (стихотворение «Право, от полной души я благодарен соседу...» (1842). В стиле Хафиза выписан эротический портрет возлюбленной:

Что за головка у ней, за белые плечи и руки!

Что за янтарный отлив на роскошных извивах волос!

Стан – загляденье! притом какая лукавая ножка!

Будто бы дразнит, мелькая...

Говоря о любовной лирике Фета, необходимо отметить присутствие в ней еще одного хафизовского мотива – мотива опьянения, который характерен для стихотворений позднего периода. Так, в стихотворении «Моего тот безумства желал, кто смежал...» (25 апреля 1887) этот мотив становится основным в теме любви, которой поэт остается верен и в старости:

Злая старость хотя бы всю радость взяла,

А душа моя так же пред самым закатом

Прилетела б со стоном сюда, как пчела,

Охмелеть, упиваясь таким ароматом.

Через эту тему, выраженную с помощью парного образа «пчела – аромат», определяется полнота мироощущения лирического субъекта, его способность любить, а значит жить:

И, сознание счастья на сердце храня,

Стану буйства я жизни живым отголоском.

Этот мед благовонный – он мой, для меня,

Пусть другим он останется топким лишь воском!

С хафизовской любовной лирикой перекликается и стихотворение «Не нужно, не нужно мне проблесков счастья...» (4 ноября 1887), в котором мотив опьянения присутствует в контексте мотива сна:

Когда бы ты знала, каким сиротливым,

Томительно-сладким, безумно-счастливым

Я горем в душе опьянен, –

Безмолвно прошла б ты воздушной стопою,

Чтоб даже своей благовонной стезею

Больной не смутила мой сон.

Как принято утверждать, мотив сна – «продукт» европейского, позже русского романтизма. Так, фетовед В.Н. Касаткина пишет: «Только романтики проявили особый интерес к сновидениям как действительному воплощению главного принципа их творчества – осознания и предугадывания двоемирия, глубинной противоречивости бытия, двоемирия, которое так очевидно представлено в сне и пробуждении. <...> Сон в романтизме всегда контрастен действительности. Пробуждение – это или возврат к тягостной, убогой действительности, или, напротив, освобождение от кошмаров сновидений» [8: 69].

Вместе с тем анализ лирики Фета приводит исследователя к следующему, на наш взгляд, весьма ценному положению: «Фета обычно не занимают романтические сюжеты сновидений (хотя есть и исключения). Его лирика сновидений приобретает все более философско-психологическое наполнение». Уже в ранних стихотворениях поэта, отмечает исследователь, обнаруживаются «субъективный и объективный принципы лирики сновидений», которые в дальнейшем развитии лирики Фета сохраняются и все больше сливаются, «обозначая его философский взгляд на мир и онтологические переживания, интуитивные и разумные» [8: 72].