Читать «Стадия зеркала. Когда женщина знает, чего хочет» онлайн - страница 38

Для других людей острые ощущения – часть бизнеса. На Тайване дома, в которых произошло убийство или самоубийство, продаются почти в два раза дешевле, и государство внимательно следит, чтобы хозяева не темнили и не скрывали правду. По закону там даже тюремный срок можно схлопотать, если не признаться, что в вашем доме грохнули бабушку топором. Но пока одни тайцы боятся духов умерших и обходят стороной такую жилплощадь, другие, со стабильной психикой и жидкими доходами, напротив, так и рвутся въехать в дешевые дома «с привидениями».

У меня в памяти осталось три ярких впечатления, связанных с жилищами. Первое – это когда мои родители вопреки здравому смыслу и моим горестным причитаниям зачем-то сделали ремонт в квартире, в которую сами меня когда-то привезли из роддома. Нет, за эти годы там, конечно, пару раз освежали стены и меняли лампочки, но одно дело, когда их меняют, и вам четырнадцать, а другое – тридцать четыре. Вам любой психолог средней руки скажет, что человеку важно иметь связь с детством. Вот я и бегала за родителями, умоляя не трогать ни потрескавшуюся раковину, в которую я лила слезы после каждого неудачного свидания, ни старый дубовый паркет, по которому я глубокой ночью могла проскользнуть мимо папиной комнаты, не пискнув ни одной половицей. Нет, пожали плечами и отобрали у взрослого человека детство! Даже балконную дверь в моей спальне вынесли. А ведь я ее собственной головой разбила, навернувшись однажды со спинки кровати, по которой расхаживала, изображая сиротку-акробатку. Семья, обнаружив в тот день гору битого стекла и ребенка с кровавой царапиной во всю голову, пребывала некоторое время в немом оцепенении, потом от стресса все принялись орать на меня и друг на друга. Моя партия свелась к жалкому попискиванию, что я – девочка на шаре, но этот писк растворился в мощном бабушкином контральто, которая гудела о ребенке, который чуть не погиб, потому что никому здесь не нужен. Это шикарное русско-грузинское шоу продолжалось до позднего вечера, а теперь добрые люди взяли и выкинули на помойку практически мемориальные двери. И ведь не на что теперь будет небрежно кивнуть, распинаясь о начале большого пути…

Второе потрясение было связано с одним добрым знакомым. Мужчина был состоятелен, розовощек, ухожен, источал ароматы дорогого табака и неплохого одеколона и, зная о моем твердо дружеском к нему отношении, без задних мыслей настойчиво приглашал (с подругой, можно без) на фирменный пирог с курагой. Перспектива посмотреть на что-то, сделанное в двадцать первом веке мужчиной своими руками на кухне, интриговала отчаянно. Наконец настал день, и мы с подругой заявились смотреть на чудо. Лучше бы мы на метро покатались. Ни я, ни девушка, как ни старались, куска не могли проглотить, все время отвлекаясь на обстановку. Было такое ощущение, что квартиру никто не мыл, не чистил, не красил, не любил, не убирал, да и не нужна она была никому последние полсотни лет. Мы сидели посреди этой помойки, как две расфуфыренные вороны, мучительно соображая, как в доступных выражениях объяснить неплохому парню в хорошем костюме, что засохшие макароны на оконном стекле – это не дизайн, что локти гостей не должны прилипать к столу, а от жилья в целом должно оставаться ощущение, что в нем живет молодой человек, а не три парализованные старухи. И ведь не в бедности дело, какие-никакие доходы у молодого человека уже были, скорее это напоминало незавершенный процесс воспитания. Умываться, чистить зубы и ухаживать за собой родители его научили, а дальше или на что-то отвлеклись, или надоело, и парень так ничего и не узнал о влажной уборке и возможностях современного пылесоса. И ведь он был не одинок. Даже не знаю, жалеть или радоваться, что ни тогда, ни позже, я так и не увидела его спутницу жизни?