Читать «Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву» онлайн - страница 135

Мы с Мишей часто в мечтах рисовали себе картину, как после войны мы все вернемся в Москву, вернется и Саля, и мы вручим ей целого и здоровенького сыночка Димочку. А пока, если откровенно, он был проказливым ребенком и доставлял нам немало хлопот.

Для того чтобы как-то представить себе, что значит жить постоянно впроголодь, приведу лишь один маленький пример. Мастер цеха, наш сосед, постоянно носил на работу всю дневную пайку хлеба, полагавшуюся на семью: жену и девочку двух лет. Жена его не работала, так как дочь постоянно болела. Как-то я его спросила, почему он носит на завод и с завода домой хлеб. Сосед поначалу смутился, а потом ответил: «Если я его оставлю дома, жена съест не только мою порцию, что полбеды, но и порцию нашей больной дочери». До чего же нужно было быть голодным, чтобы, теряя рассудок, съедать хлеб больной дочери?

В квартире напротив жила еврейская семья: пожилая женщина с двумя дочерьми. Их мужья, вероятно, воевали на фронте. У одной из дочерей был сын – парень лет 16–17. Из-за дверей этой квартиры постоянно слышался шум, ссоры, а порой даже драки. И все это, как правило, случалось из-за еды. Дело в том, что старушке, как неработающему члену семьи, полагалось всего 300 граммов хлеба в день. Конечно, ей этой порции не хватало, и она подворовывала хлеб у своих дочерей и внука, из-за чего и возникали ссоры.

И тут я честно могу сказать: наша семья может гордиться тем, что в эти невероятно тяжелые времена нам все-таки удалось сохранить человеческий облик, хоть не могу не признаться, это было не так легко, как кажется сейчас. Я постоянно старалась делить еду между членами нашей семьи по необходимости. Это не означало поровну.

Диме и Мише я всегда выделяла порции побольше. Мише, естественно, поскольку он мужчина, глава семьи, а без повышенной порции он бы просто не осилил тот каторжный труд.

Диме же потому, что он был очень подвижным, энергичным мальчиком и обладал большой врожденной склонностью покушать. Я, как могла в тех условиях, старалась его подкормить. Иногда не удавалось, и я видела, как он тяжело это переносит.

А вообще, я, вероятно, обладала замечательным качеством, которым, я уверена, обладают все еврейские мамы. Это свойство моего организма заключалось в том, что когда я видела, как с аппетитом едят мои дети, то чувствовала, что тоже становлюсь сытой, и голод отступал.

Тем не менее все мы за первые две зимы превратились в ходячие скелеты – кожа да кости. Особенно у меня сжималось сердце, когда я смотрела на Диму. Он был постарше, больше двигался, и еды ему явно не хватало. Когда мы его иногда купали, было страшно на него смотреть. По его телу вполне можно было изучать анатомию – каждая косточка выделялась. Смотреть на это детское тельце без слез было невозможно.

У меня сохранилась фотография Михаила того времени – изможденное, измученное лицо, и теперь я могу сказать, что выглядел он не лучше узников нацистских лагерей уничтожения, фотографии которых я видела в музее «Яд ва-шем» в Иерусалиме.