Читать «Шаг в сторону. За чертой инстинкта» онлайн - страница 47

И я посмотрел на своего ребенка совсем другими глазами. Я зауважал его. Загордился им. И сказал ему:

– Молодец, сынок! Ты поступил правильно. Хотя я понимаю, что тебе было страшно не подчиниться и очень больно после, когда ты поплатился за свой отказ болью в ушибленной руке, но ты сделал очень верный выбор. Запомни эту историю – она тебе не раз ещё поможет в жизни…

А потом вдруг по нашей стране прокатилась целая волна страшных событий, происшедших одно за другим в доблестной советской (а потом и в российской) армии, – жестоких расстрелов молодыми солдатами своих товарищей по службе, в основном старослужащих. Причём не одного-двух, а целыми караулами, и всякий раз число жертв измерялось чуть ли не десятками. Похожее, конечно, случалось и раньше, но тогда такие ЧП тщательно скрывались и редко просачивались какие-либо подробности. И я сразу вспомнил происшедшее с моим ребёнком, не имеющее вроде бы никакого отношения к этим армейским кошмарам. И задумался, увидев в них нечто большее, чем просто вызывающий настороженность родителей поступок в детском саду или факт мужественного поведения моего мальчика в экстремальной для него обстановке в школе.

Чтобы хоть немного понять, что представляла из себя советско-российская армия, расскажу одну только печальную историю, случившуюся в начале 1996 года в одной из частей краснознамённого Тихоокеанского флота в Приморском крае.

Герой этого повествования прослужил в новой части только три дня. Именно столько времени отпустили старослужащие молодому пополнению, чтобы те смогли оглядеться на новом месте. «Отпустили» в том смысле, что в течение этого времени их никто не трогал. Этакая трогательная заботы о молодых ребятах – дескать, присматривайтесь пока, привыкайте. И десять новичков спокойно и много трудились без наслышанных до призыва издевательств со стороны дедов. Разгружали уголь, кололи дрова, работали на кухне. Однако старшие товарищи неустанно напоминали о том, что скоро «шара эта кончится» и молодые начнут по-настоящему «порхать».

Андрей выделялся среди новобранцев тонким, почти женским голосом и несколько заторможенной реакцией, в разговорах предпочитал молчать. Возможно, эта природная особенность оказалась для него трагической. В обычной жизни до этого никому не бывает дела, а вот в таких закрытых системах, как армейская или тюремная, где все проявляют друг к другу повышенный интерес, обладателей подобных качеств считают чужаками и они получают прозвища типа «мутный». То есть непонятный человек, готовый ко всему и способный на самые неожиданные поступки. На службе такой может оружие потерять, за борт свалиться, а то и вовсе покинуть пост или сбежать из части.

«Старики» своё слово сдержали и по истечении контрольных трёх суток начали с этого самого «мутного». Двое из них пришли в тот вечер из увольнения пьяные и начали проверку молодёжи: как те заучили свои клички, сроки службы и привычки всех дедов этого подразделения. Андрей со сна и из-за своей природной медлительности не смог ответить с ходу. За это ему сразу же попробовали «проломить фанеру» – несколько раз сильно врезали кулаком в грудь, норовя попасть в солнечное сплетение, чтобы вызвать особо сильную боль и муки. А «мутный» вдруг не стерпел и, полностью подтверждая свою кличку, схватил ремень – начал отмахиваться от наседающих «стариков». Причём весьма удачно зацепил одного, а сам занял глухую оборону в углу помещения. Неудачливые «экзаменаторы» – пьяные-пьяные, да смекнули, что к чему, – позвали на подмогу дружка посильнее. Но только тот тоже получил тяжёлой пряхой по виску.

– Ну ладно, «мутный». Сегодня можешь идти спать. Завтра с тобой разберёмся – с этими многообещающими заверениями подуставшие «старички» оставили парня в покое.

Утром вся часть тихо гудела. Молодым было обещано, что всем им «пришёл полный…». Весть о том, что молодой посмел поднять руку на «стариков», передавалась шёпотом от одного к другому. Не знаю, о чём думал мужественный парень, решившийся защитить себя и свою честь после отражения первых атак, – теперь об этом не узнать никогда. Быть может, так и не сомкнув глаз в ту ночь и прекрасно понимая за такой короткий трёхдневный срок службы, что слово своё «старики» сдержат, надеялся на помощь своих друзей по несчастью? Но утром он увидел, что те не только отступились от него, как от прокажённого, но и сами осуждали его за необдуманные действия, ставящие по угрозу мести дедов всех молодых ребят.

– Подожди, ответишь, – злобно цедили они сквозь зубы и с ухмылкой, сторонясь обречённого парня.

Андрей не пришёл на очередное построение, которое состоялось через три часа после подъёма. А вскоре его нашли в туалете, в петле. Откачать уже не смогли. И, наверное, навсегда останется загадкой то, как ушёл он, восемнадцати лет от роду, из этой прекрасной жизни. То ли был засунут в петлю озверевшими от его твердости и решительности «стариками» после всевозможных издевательств (вплоть до изнасилования), то ли сам накинул её себе на шею, не выдержав морального пресса и безысходности, навалившейся на него в одночасье…

Я не служил в армии – только проходил двухмесячные военные сборы вместе со своими однокурсниками по университету после завершения обучения на военной кафедре. Уверен, такие воинские игры – курорт по сравнению с тяготами настоящей армейской службы. Но никогда не забуду я тягостного ощущения подневольности, подчинённости тем людям, которых ты авторитетами никак не считаешь. И их торжествующую бездарную власть над тобой. Меня всегда это жутко задевало, и я не скрывал своих взглядов. Да и вообще, старался вести себя по возможности независимо, всячески подчёркивая эту независимость. Но не такова наша армия даже в студенческих воинских лагерях – жалкой карикатуре на настоящую. Это, видимо, содержится в воздухе, питающем её, входит в кровь тех, кто уже прикоснулся к этому страшному яду.

Вчерашний мой сокурсник и даже соратник по некоторым общественным факультетским делам, а в чуть более далёком прошлом – демобилизованный из рядов Советской армии сержант был назначен командиром нашего взвода. С первых же дней я ощутил его злобное отношение к моему свободолюбию и прямо-таки благоговейную любовь к установленным в армии дурацким порой порядкам и обычаям, которые он ревностно внедрял в жизнь нашего студенческого подразделения. Антагонизм наш доходил до такой степени, что я, случалось, терял контроль над собой, негодование буквально переполняло меня и я готов был броситься на него с кулаками. Но я же оставался подчинённым, обязанным по уставу выполнять любые приказы командира?!

Относительное спокойствие и некоторый спад напряжённости я обрёл только тогда, когда после одной из учебных стрельб в кармане у меня завелись три боевых патрона от автомата Калашникова, который я чуть ли не ежедневно получал перед выходом на полевые занятия. Бездушный свинец, постоянно покоящийся в кармане моей гимнастерки, придавал неожиданные силы терпеть моральные тяготы и грел руку всякий раз, когда у меня возникала очередная напряжённая ситуация с командиром. Я не знаю, догадывался ли он об имевшейся у меня теперь защите или я сам чувствовал себя более уверенно, но до реального загона этих патронов в пустой обычно магазин моего оружия – для предполагаемой где-то в глубине сознательного-бессознательного отправки их по заранее намеченному адресу – даже близко не доходило.