Читать «Спасение красавицы» онлайн - страница 150

Первый раз, когда со мной проделали такую злополучную шутку, мы были впряжены в экипаж лорд-мэра: нам предстояло везти его от фермы в городок, к его прелестному особняку на главной улице. Мы дожидались, когда появятся наконец мэр с супругой, когда меня вдруг окружили хулиганистые сельские мальчишки и принялись безжалостно возбуждать моего приятеля. Я пытался увернуться от их рук, ерзая и подаваясь в упряжи назад, даже сквозь удила умолял их отстать (хотя говорить нам тоже запрещалось), однако они с таким усердием меня «натирали», что я не выдержал и извергся прямо на руки одному из негодяев. Тот на чем свет обругал меня, будто я осмелился сделать с ним что-то невообразимо неприличное, а потом еще имел наглость пожаловаться нашему вознице.

Я еще по глупости надеялся, что мне позволят что-то сказать в свою защиту. Но «коням» ведь запрещено разговаривать! Это бессловесные, покорные твари.

Когда мы вернулись в конюшню, меня разнуздали и подвели к одному из позорных столбов. Опустившись коленями на сено, я пригнулся, чтобы мне закрепили голову и руки в деревянных колодках. Так я оставался до прихода Гарета, который тут же набросился на меня с ругательствами. А уж по этой части наш Гарет был большой мастак, особенно как войдет в раж!

Рыдая, я умолял его позволить мне все объяснить. Хотя мне уже следовало бы знать, что все это совсем не важно.

Гарет смешал мед с мукой, поясняя мне по ходу, что именно он делает, и вымазал мне этим и зад, и член, и живот, и даже соски. Гадость эта, мгновенно приставшая к коже, была чудовищным уродством в сравнении с изяществом сбруи. В завершение Гарет той же дрянью вывел у меня на груди хорошо заметную букву «Н», которая, как он объяснил, означала «наказание».

После этого на меня навесили старую тяжелую упряжь и запрягли в тележку чистильщика улиц — единственно подходящее место для раба с подобной отметкой. И очень скоро я понял, в чем суть моего наказания. Даже когда я бежал рысью — что само по себе непросто с неуклюжей и неповоротливой тележкой мусорщика, — ко мне на мед слетались мухи. Они тучей роились и зудели вокруг моей груди, седалища, интимных мест, донимая меня просто невообразимо.

Наказание это длилось несколько часов, и к концу дня мне казалось, что вся моя выдержка и покорное принятие постигшей кары, как-то помогавшие держаться, уже полностью иссякли. Наконец меня пригнали домой, то есть в конюшню, и опять приковали к позорному столбу. И любому рабу, идущему отдыхать на задний дворик, позволено было меня, совершенно беспомощного, попользовать — хоть в рот, хоть сзади, уж как кому больше подойдет.

Это было отвратительное сочетание унижения и страшного неудобства. Но самое скверное — что я при всем этом испытывал глубочайшее раскаяние. Мне было невероятно совестно, что я оказался таким гадким «конем». Хотя одновременно во мне сидело и какое-то тайное смешливое злорадство. Ну да, сплоховал! Теперь я поклялся, что больше никогда так не подставлюсь. Цель, конечно, трудная, но не так уж и недостижимая.