Читать «Легенда о заячьем паприкаше» онлайн - страница 48

Объездчик же, видя беспомощность Гажи, впервые в своей жизни ощутил, как жалость щиплет ему глаза, жалость и сочувствие к ближнему своему, к этому отвергнутому другими людьми нищему старику, которому бог не дал большого ума.

— Ваше сиятельство, — сказал он, повернувшись к графине. — Уж коли я говорю, что этот полоумный лучшей доли заслуживает, стало быть, оно так и есть! Он любое дело делает хорошо, вы мне поверьте, ваше сиятельство, я ведь его с детства знаю. И все равно вперед никогда не вылезет, такой уж он есть, простофиля то есть, все только улыбается и всем доволен. Его бы в имении где пристроить… Заслужил он, чтобы хоть на старости лет получше пожить: вон какая душа в нем, чистая добрая, он даже в звере лесном укротил лукавого…

* * *

Так оно и было дальше! Графиня сама увезла Гажи, вместе с нехитрым его барахлишком, в коляске своего мотоцикла. Паприкаш тоже прыгнул в коляску и сел там в ногах у Гажи. А объездчик кое-как собрал семью Паприкаша, рассыпавшуюся по лугу, и посадил их к матери.

И стал Гажи, по строжайшему наказу графини, одним из графских работников, уважаемым человеком. Служил он при свинарне, делая дело, к которому был приспособлен… И жил долго и счастливо, пока не помер.

Эпилог

Знаю я, такого вот Гажи никогда не считают достойным того, чтобы видеть в нем образец душевного благородства, миролюбия, жертвенности, справедливости, веселого и покладистого характера!.. Хотя я со всей ответственностью могу вас спросить: а почему, собственно говоря, не считают, если у него есть для этого все, что нужно?… Потому я и назвал, в назидание прочим, историю эту легендой…

1936

Об авторе

Енё Йожи Тершанский (1888–1969), выдающийся мастер венгерской прозы, известен у нас сравнительно мало. Может быть, свою роль здесь сыграло одно его качество, а именно органическая несовместимость писателя с любыми привычными рамками, будь то рамки идейно-художественных течений, жанровых форм или даже сугубо человеческих проявлений.

По свидетельствам современников, в своей жизни Тершанский меньше всего походил на писателя. Этот неунывающий, крепкий телом и духом человек, увенчанный литературными премиями, вечно что-то изобретал, мастерил, конструировал, был душою компании, играл на всех мыслимых инструментах (даже выступал в кабаре в роли куплетиста и музыкального клоуна!), дорожа этими своими талантами едва ли не больше, нежели многочисленными романами, рассказами и повестями, которые он писал как бы между прочим.

В начале века, когда в прозе преобладали символика и тонкий интеллектуализм, Тершанский, прибыв из провинции в Будапешт «в поисках заработка и, может быть, мировой славы», заявил о себе рассказами, сюжеты которых словно подсмотрены были в жизни. Причем в жизни людей, до этого и близко не подпускавшихся к порогу венгерский литературы — бродяг, мелких воришек, бедноты, — сущих парий тогдашнего общества. Необычность Тершанского состояла, однако, не в открытии новых героев как таковых (как-никак венгры знали уже и Диккенса, и Золя, и раннего Морица), а в той доверительной, без тени сентиментальности или обличительного пафоса интонации, с которой эти герои заговорили с читателями.