Читать «Портреты пером» онлайн - страница 23

Оставшийся в живых генерал Геркен послал рапорт в Петербург — через военного министра — на имя царя. Он обвинил генерала Рота в том, что Охотский полк был им послан под Эски-Арнаутларом на явную и бесполезную смерть.

Месяцем позже военный министр писал Дибичу, что распоряжения Рота 5 мая под Эски-Арнаутларом «ни в каком отношении не могут быть оправданы, и очень важное обвинение, адресованное после этого сражения прямо государю одним из подчиненных генералов, заставляет меня опасаться, что тут кроется что-нибудь очень важное и что это может быть разъяснено только на месте. Только государь может сообщить Вам фамилию этого генерала и приказать Вам, как Вы должны поступить с ним; могу только сказать, что, представляя это донесение государю, я не преминул выразить ему всю гнусность этого поступка, который я нахожу вне всякого порядка и дисциплины, даже в случае, если все в нем сказанное правда… Я прошу Вас, дорогой граф, все это хранить в полном секрете, пока государь не известит Вас сам, что не замедлит быть в скором времени».

Вот так: не поступок Рота, пославшего солдат на бесполезную смерть, назывался гнусным, а поступок Геркена, до глубины души возмущенного тупостью Рота как командира.

Дибич написал царю: «Поведение генерала Г. тем более позорно, что оно могло быть лишь последствием выговора, данного ему генералом Ротом за то, что он опоздал к делу 5-го числа, и за противные дисциплине выражения, произнесенные им при этом случае». Геркен оказывался виновен в том, что «опоздал» там, где вообще его не следовало посылать с одним полком, и, главное, в нарушении субординации. Напрасно загубленная жизнь солдат меньше беспокоила Дибича, военного министра и самого царя, нежели «противные дисциплине выражения». Кстати, царь знал (и написал о том Дибичу): «…характер Рота таков, что его все терпеть не могут». Тем не менее Роту все простилось, а генерал Геркен был разжалован и посажен на год в крепость.

На братской могиле русских солдат, убитых под Эски-Арнаутларом, поставили большой крест. В том же месяце мае, на месте сражения — в лощине зацвели над весенней травой красные тюльпаны.

И, как реквием погибшим, осталась в русской словесности элегия Виктора Теплякова «Эски-Арнаутлар»:

Наш храбрый полк, несметный враг Твою твердыню бил стальную — И, не попятясь ни на шаг, Ты весь погиб за честь родную! Но доблесть храбрых не умрет: Ее товарищ их походный, Какой-нибудь старик безродный, Порою зимних непогод, В лачуге русской воспоет!

Оставив Эски-Арнаутлар, Тепляков, по дороге к Варне, обогнал огромные фургоны — в них везли раненых, встретил военные обозы, но мирных жителей почти не видел. «Кое-где только, — записал он, — согбенные нуждой, томимые голодом, блуждают толпы болгар вкруг пепла разоренных лачуг своих».

Утром 10 мая он въехал в ворота Варны.

Вот знакомая улица, дом, сад, лесенка на галерею… Но что это? В его комнате — свежепобеленные стены, множество цветов, рассыпанных на столе, на полу… Он был взволнован, растроган. Впорхнула Деспина, он встретил ее заготовленной заранее турецкой фразой: «Сабах хаир гюзель кызым!» («Доброе утро, красивая девушка!»). И тут выяснилось, что комната украшена вовсе не ради его ожидаемого приезда. Его уже сочли убитым где-нибудь на дороге, а комнату украсили к свадьбе: тетушка Деспины только что вышла замуж за приезжего армянина, и торжество Гименея совершилось именно в этих стенах. «Я стиснул кулак и топнул ногою, — признаётся Виктор Тепляков в письме к брату, — потом засмеялся… и отправился к генералу Головину на целый день божий».