Читать «Москва – Таллинн. Беспошлинно» онлайн - страница 46

…Младший Петя на флоте служил, после армии остался в Таллинне, работал в порту, женился на девушке с Украины, пил. Как отец его. Когда Эстония отделились, младший работу потерял, выселили из квартиры, живёт словно бомж, хотя своя койка в общежитии. Кастрюля только одна, одеяло, – и больше ничего у него нет, подушка делась куда-то. Иногда грузчиком подрабатывает. Уже бывает часто, что брюки у него пахнут будто он совсем… Жена его, а детей не было у них, – уехала, на Украину или в Финляндию, так соседи сказали. У Пети сейчас ни денег, ни работы, паспорта даже нет настоящего. Сердце горит прямо как думаешь о нём, а думаешь все время. Иногда мыслится грешно: почему нельзя поровну, почему вокруг старшего всегда – свет и солнце, а вокруг другого – болотный туман, который ни одна моя молитва не рассеивает?! За что ему так тяжело? Будто забрал всё первый… Бывает ли так, что матери для её детей дано счастье, а уж как оно распределится – мать знать не может, и вместе с несчастным дитем страдает, сама ведь привела его на этот свет.

Прошли русские таможенники, в соседнем купе скрупулезно пересчитывали пакеты с шоколадными конфетами.

– Хорошо, что вас отправляют к сыну – заботятся, – заметил Стас.

– Старший говорит: на дорогу и на путевки эти я тебе денег всегда дам. А чтобы ты подолгу жила в Таллинне – за это платить-то не хочу. Живи в Москве, внучки любят тебя. Будешь сыта и ухожена.

– Молодец ваш сын.

Старушка вздохнула тоскливо:

– Пенсию отвожу, старший сказал так: своей пенсии ты хозяйка, брату деньги давать не буду. Рассердилась я однажды на него за это, потом прощения просила. У меня пенсия – по-ихнему двести евров.

– Сами на что живете?

Она помолчала.

– Мне не надо ничего. Пете лишь бы.

– В Москву его нельзя переселить?

– Я говорю ему – будешь со мной, в моей квартире жить, – подхватила старушка. – Грязно, сказал, в твоей Москве, людей много слишком. Привык в Эстонии этой, по мне и не лучше в ней, – она вздохнула и перекрестилась, – ты спи, сынок.

Доехать спокойно до Москвы не получилось. У пожилой женщины остановилось сердце. Ей стало плохо вскоре после российской границы, она успела разбудить Стаса, попрощалась. Её сняли с поезда на небольшой станции, Стас поехал дальше, уговаривая себя, что она выживет. Будто не видел белых жестких линий на ее лице, сложившихся в окончательный иероглиф. Не в силах вернуться в купе, так и стоял в тамбуре, жалея, что давно не курит, жалея, что сел именно в этот поезд. Пальцем на запотевшем стекле он нарисовал знак, который видел на лице старушки – получилось похоже на букву «Ж».

Что у меня за жизнь? Трясусь, как любой другой человек, в небольшом железном ящике вроде относительно чистого тамбура. Небо, если повезет, можно увидеть лишь в мутное окошко с решеткой. А чаще с четырех сторон глухая стена, грохот, вонь. Остановки там, где не ожидаю, отправление тогда, когда не ведаю. Может там, куда ушла старушка – и есть жизнь настоящая? Он стал думать о чувствах, которые люди испытывают к своим детям. Твердят, что в них истинное продолжение и итог жизни, в тех крупицах, зернах любви, которые благодаря детям переданы в будущее. Проекция любви, эстафета. Но у меня нет детей, и что? Можно любить и неродных людей. Вероятно, любовь к родным природа устроила, чтобы действовать наверняка, чтобы человек никак не мог миновать возможности отдавать бескорыстно. Без проявления этого дара – кто знает? – невозможно «там» сдать какой-нибудь экзамен. Когда потом, там, тебя спросят: «Ну что, любил ли ты кого-нибудь?», многие отвечают: «О да, я любил своего ребенка, очень, любил родителей», и это как шпаргалка – не бог весть что, но ладно, сойдет. Получи зачет и проходи. Или: «Да, я любил тех, кто любил меня». Самые сильные, самые чистые, способны любить не только «своих», но всех повстречавшихся, и даже безответно.