Читать «Телеграмма Берия» онлайн - страница 30

В начале 1942 года мне удалось, наконец, поступить на работу. Это было важно во многих отношениях, и прежде всего потому, что на продуктовую карточку неработающего человека очень трудно было прожить. Помню, чтобы как-то бороться с чувством непрерывного желания что-либо съесть, я выуживала со дна реки Казанки ракушки, подобные тем, которые есть и в Москве-реке, и жарила их на рыбьем жире. Трудно сейчас представить себе, как можно проглотить эту омерзительную пишу, но тогда я ела это блюдо с большим аппетитом.

Каким-то чудом я устроилась преподавать немецкий язык, который я знала как родной с детства. Эта работа удовлетворяла меня во всех отношениях. Во-первых, я делала то, что было крайне нужно в трудное военное время, и, сверх ожиданий, делала эту работу, по-видимому, хорошо, потому что именно мне поручали заниматься с крупными военачальниками, приезжавшими время от времени в Казань. Во-вторых, кончились мои заботы о пропитании. Меня кормили роскошными по тем временам обедом и ужином в тронном зале Казанского Кремля, где располагалась в годы войны Высшая Академия Генерального Штаба. Тот факт, что меня взяли в Академию на работу, был сам по себе удивителен. Никаких документов, подтверждающих требуемые знания языка или опыта такой работы, у меня, конечно, не было.

Сначала какой-то военный, к которому мне удалось попасть на приём, до крайности удивился и заподозрил, что я не в своём уме, и сказал: «Да вы понимаете, куда пришли? Это же Высшая Академия, нам нужны только первоклассные специалисты с безукоризненным произношением».

Я, нисколько не смутившись, ответила: «Так пусть ваши первоклассные специалисты и проверят меня». Поразившись такой наглости, он всё же пригласил какого-то мужчину средних лет, который, как потом выяснилось, был заведующим кафедрой немецкого языка. Он заговорил со мной по-немецки. Я сразу же заметила, что он говорил, безусловно, правильно, но что его произношение было, несомненно, хуже моего. После короткого разговора меня выставили, сказав, чтобы я подождала в коридоре. Я пригорюнилась, потому что мне очень хотелось поступить на эту работу, однако, я сильно сомневалась, что меня — «человека с улицы» — возьмут.

Но всё-таки моим главным выводом после состоявшейся беседы, было удовлетворение тем, что мой собеседник, с которым я говорила по-немецки, несомненно, заметил разницу в его и моём произношении, но также и то, что заметила это и я.

По-видимому, преподаватели немецкого языка с хорошим произношением были чрезвычайно нужны, потому что очень скоро меня позвали обратно и сказали, что я могу приступить к работе завтра. Затем очень кратко, но весьма внушительно мне объяснили, что Академия является одним из самых закрытых и секретных заведений. Короче, чтобы я держала язык за зубами и берегла как зеницу ока пропуск и прочие документы, которые мне будут выданы.

С начала 1942 года наша жизнь с мамой наладилась. Мама устроилась работать врачом в детском интернате Займище, который был расположен в сосновом бору, недалеко от Волги и всего в тридцати километрах от Казани, где я работала. Приходила я в Академию в восемь часов утра и часто заканчивала лишь в десять часов вечера. Но никакой усталости я не чувствовала. На уроках я особенно не мучила молодых офицеров моих лет излишней грамматикой, а старалась научить их немногому, но как мне казалось крайне полезному в предстоящей им деятельности.