Читать «Другая улица» онлайн - страница 8

Вижу краешком глаза, Фомичев начинает закипать. Но я ему взглядом приказал не рыпаться. И говорю:

– Так ведь и на промен ничего не имеем, пан хозяин… Придется уж вам благодетелем побыть. Благо нас не рота и даже не взвод, а всего, как видите, трое. Быть не может, чтобы на таком богатом подворье лишнего куска не нашлось…

– А завтра взвод придет, – говорит он этак задумчиво, словно сам с собой разговаривает. – А там и рота. А то и немцы. И останутся четыре голые стены…

Я не завожусь. Стою и даже улыбаюсь ему благожелательно, будто неведомо какую мудрость слушаю. Спросил только:

– Давно в этих местах обитаете?

– Да уж годочков полсотни.

Я, вовсе уж лыбясь, говорю:

– Ну, тогда многое должны помнить…

Вот именно. И революцию он должен помнить, и Гражданскую, и несчитаных атаманов, и наши с поляками войны, и банды, которые уже после войны тут шастали. А главное, должен помнить, что в такие времена у кого на плече стрелялка – тот и пан…

Я на него голос не повышаю, и автомат у меня на плече висит свободно. Гляжу ему в глаза с улыбочкой, вот и все – и улыбочка у меня, что греха таить, отнюдь не дружелюбная. Но в том-то и штука, что так – выгоднее. Орать и тыкать дулом в рожу – не самый лучший метод. А вот если человек видит, что ты не суетишься, не дергаешься попусту, а стоишь себе, как монумент, твердо уверенный добиться своего – это на умного даже сильнее действует, чем карабин под носом. Многократно проверено на опыте.

А он умный, это видно. И тактику мою понял, и меня.

Цыкнул на пса вроде негромко, но так, что тот кубарем в будку влетел, отступил на шаг, рукой повел:

– Ну, пожалуйте, паны военные. Что-нибудь да найдется.

Вот вам и мирное разрешение конфликта. И лицо он как бы сохранил, что в прямом, что в переносном смысле, и мы не тратили ни нервов, ни патронов…

Идем по двору. Тишина полнейшая, ни малейших признаков присутствия домашней живности. Хоть бы какой завалящий куренок по двору болтался или свинья хрюкнула. А дождей давненько уже не было, пылища во дворе обильная накопилась, и на ней куча разнообразнейших следов и от колес, и от копыт. Ну, я ж старый пограничник, мне следы читать положено не хуже, чем индейцу в романе, и у меня понемногу начинает складываться версия. И окончательно она укрепляется, когда в доме встречает полная тишина: никаких чад и домочадцев любого пола и возраста. Ну, логично…

Сели мы в горнице – большой, просторной, на два окна. Посмотрел я на стену, а там висит здоровенная фотография, сразу видно, старых времен: этакий ухарь-солдатик царской армии, усики закручены, бескозырка со всем шиком набекрень сдвинута, на груди Георгиевская медаль. Определенно говорить трудно, но есть с хозяином нечто общее. И сдается мне, что это он ее для немцев вывесил, зараза, – поляки у себя, я точно знаю, этакие реликвии славного прошлого отнюдь не приветствовали, да и при наших лучше бы в чулане подержать…

Возвращается наш бородач, несет кое-что. Ну, с первого взгляда ясно, что хитрый черт поступил по принципу: «на тебе, боже, что самому негоже». Сало желтое, запрошлогоднее, луковицы квелые, колбаса домашняя, издали видно, давненько лежала, хлеб, как тут же и выяснилось, подчерствевший. Ну да в нашем положении не до привередливости, мы и эту заваль так рубанули, что за ушами затрещало. Смотрю, несет бутылку самогонки. Посмотрел на меня, ухмыльнулся в бороду и, ни слова не говоря, плеснул себе чуток в стакашек, выцедил. «Ах ты ж, – думаю, – хитрован!» Я как раз подумал: «А чего тебе стоит, дядя, туда плеснуть какого-нибудь крысомора?»