Читать «Готическое общество: морфология кошмара» онлайн - страница 68

Ужас и протест, вызываемый уничтожением слабого сильным, могли стать вполне достаточным стимулом, чтобы поставить мораль между «девственной природой» и миром людей. Внимательное наблюдение за «миром, гармонично устроенным Богом» способно скорее подтолкнуть к разочарованию в религии, чем укрепить религиозное чувство.

Если верно, что эмоциональное послание и есть то главное, что мы получаем из прошлого, то мы живем в мире, наполненном эмоциями истории. Рождение понятий преступления, зла, запрета и моральных норм вполне объяснимо психологической трудностью жить в состоянии отвращения, подлости, в кольце эмоций, наполняющих страхам и страданием. Если это так, то нам остается робкая надежда, что эта трудность, которую, безусловно, остро ощущает современное постконцентрационное общество, может подготовить почву для формирования не только готической морали.

VII. Готическое общество

Социальная готика

Простая механическая громадность и голое количество враждебны человеку, и не новая социальная пирамида соблазняет нас, а социальная готика: свободная игра тяжестей и сил, человеческое общество, задуманное как сложный и дремучий архитектурный лес, где все целесообразно, индивидуально и каждая частность аукается с громадой. (...) Если подлинно гуманистическое оправдание не ляжет в основу грядущей социальной архитектуры, она раздавит человека, как Ассирия и Вавилон.

О. Манделыштам

В чем проявляются уже сегодня черты готического общества в российской действительности? Главная из них — это все более решительное превращение зоны в основу российского общежития. Российский пример, к сожалению не знакомый Дж. Агамбену, позволяет нам на каждом шагу, а не только в аэропортах и на городских окраинах, обнаруживать воспроизводство правил зоны в организации российского общества.

Речь идет не только о постепенном превращении тюремного сленга, оказавшего неизгладимое влияние на повседневный русский язык, в язык власти и литературы и не только о стремительной конвергенции мафии и государственных структур, и даже не о беспредельной коррупции. Речь идет о формах социальной организации, складывающихся в согласии с правилами организации криминальной среды.

Приспособление к «правилам игры» — эвфемизм да обозначения бандитизма, распространившийся в русском языке в конце 1980-х — начале 1990-х годов (поначалу значивший неясные, но непреложные правовые и моральные нормы западного бизнеса), — предполагает прежде всего самоорганизацию социальной ткани в разных сферах жизни общества — от жилконторы и университета — до нефтяных концернов в кланы. Личная зависимость и преданность «пахану», который становится гораздо более эффективной гарантией защиты личных прав и свобод, чем конституция или давно включившиеся в эту систему органы «правопорядка», является единственным «принципом подбора кадров». Эту сторону российского готического общества точно охарактеризовал А. Илларионов; «“Своизм” — это идеология защиты “наших” не потому, что они правы, а потому, что они “свои”. “Нашизм” — это идеология агрессии по отношению к чужим. Не потому что они не правы, а потому, что они “чужие”. (...) “Нашизм” — это уход от цивилизации. Это возвращение к варварству. Это штурмовые отряды. Это “рамзанизация” России».