Читать «Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина» онлайн - страница 477
Владимир Набоков
«Сообщаемые Вами стихи о мне Пушкина заставили меня пожать плечами. Судьи, меня и других осудившие, делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, сивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи. Можно иметь талант для поэзии, много ума, воображения, и при всем том быть варваром. А Пушкин и все русские, конечно, варвары… Если те, кои были несчастливее меня и погибли, не имели лучших прав на сивилизацию, нежели Пушкин, то они приобрели иные права пожертвованиями, страданиями, кои и их ставят выше суждений их соотечественников».
Александр Тургенев не понял причины гнева своего брата и в письме от 2 сентября написал:
«Твое заключение о Пушкине справедливо: в нем точно есть еще варварство, и Вяземский очень гонял его в Москве за Польшу; в стихах о тебе я этого не вижу, и вообще в его мнении о тебе много справедливого. Он только варвар в отношении к Польше».
Томашевский («Десятая глава „Евгения Онегина“. История разгадки»), «Лит. наследство», т. 16–18 (1934), с. 388, приводит ответ Николая Тургенева на это письмо в русском переводе (оно было написано по-французски):
«Много бы пришлось говорить о достоинстве поэта, которое вы приписываете Пушкину и которое он сам себе приписывает. Это бы далеко завело. Байрон был несомненно поэт, но и не в его правилах и не в его привычках было валяться в грязи».
Недовольства грубым национализмом Пушкина, выразившимся в красноречивой поддержке русского правительства в польском вопросе, недостаточно, чтобы объяснить сильное личное раздражение, явное в письмах Николая Тургенева. Возможно, на собраниях декабристов в 1819–20 гг. Тургенев не высказывался об освобождении крестьян так раздраженно-настойчиво, как это описал Пушкин. Вполне вероятно, он был шокирован, главным образом, тоном Пушкина и ошибочно усмотрел в литературной манере поэта насмешку над своей самой сокровенной мечтой. Со своей точки зрения, сквозь смягчающую ретроспективу времени, мы различаем в пушкинском описании декабристского заговора чуть остраненный, несколько легкомысленный тон. Однако реформатор тургеневского типа вполне мог чувствовать, что любое отношение, кроме возвышенно-пылкого сочувствия, оскорбительно. Лернер (1915, цитируемый Томашевским, «Десятая глава», с. 389) предположил, что Пушкину, который уже в 1819 г. выразил надежду на отмену рабства царем, должны были показаться смехотворными надежды Николая Тургенева на то, что это смогли бы осуществить несколько дворян. (Хотя именно это и произошло тридцать лет спустя, когда несколько альтруистически настроенных дворян убедили правительство освободить крепостных крестьян).
Высказывались также и другие предположения: (1) Николай Тургенев был недоволен тем, что Пушкин явно знал о его рукописной статье,
