Читать «Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург» онлайн - страница 38

У Николая Гумилева большое тяготение к Востоку, он любит придумать «что-нибудь такое экзотическое», он любит «небывалые плоды», «нездешние слова». У Алексея Толстого один из его помещиков уехал из своего медвежьего угла в Африку и оттуда прислал своему дядюшке Мишуке Налымову банку с живым крокодилом. В поэзии Н. Гумилева, как в банке симбирского помещика, плавает «темно-изумрудный крокодил». Впрочем, тут целый зверинец <…> Только все не живое, все это декорация и обстановочка, и от картонных львов пахнет типографской краской, а не Востоком (Львов-Рогачевский 1911: 341–342).

О решающей важности для Толстого вхождения в избранный петербургский литературно-художественный круг и о значимости всей связанной с ним поэтической мифологии говорит развернутый мотив облачных островов в небе над Петербургом в неоконченном романе «Егор Абозов» (1915):

Одно за другим засветились в небесной высоте облака, то как острова, то как вознесенные, застывшие дымы, и словно разлились между пылающими этими островами чистые реки, зеленые, как морская вода. Солнце из облаков и света строило призрак райской земли (Толстой 1953: 15).

Ср. стихотворение Гумилева «Остров» с тем же мотивом сияющего облачного миража, манящего вдаль:

В весеннем небе замок белый Воздвинут грудой облаков, Струится воздух онемелый Вокруг сияющих углов. О призрак нежный и случайный! Опять я слышу давний зов, Опять красой необычайной Ты манишь с дальних берегов. Но вот, подул небесный ветер, Рванул — и стены сокрушил. Гляжу, как в даль, и чист и светел, Твой остов тающий поплыл.

Правда, у Толстого это видение увязано с наполненной глубоким духовным содержанием картиной зимнего неба над Петербургом, как оно было увидено героем «Униженных и оскорбленных»: скрыто цитируется главный мотив этой «эпифании» Достоевского — возносящиеся вверх дымы. Картина эта наполняет героя Достоевского предчувствием своего писательского призвания — и именно этот глубокий подтекст нужен Толстому, герой которого стоит на пороге вхождения в литературу.

Параллельно зарождается одно из самых важных литературных начинаний той поры. Еще в начале года у Гумилева возникла мысль об учреждении школы для изучения формальных сторон стиха. Он заинтересовал идеей Толстого и Потемкина, и все вместе они обратились к Вяч. Иванову, М. Волошину, И. Анненскому, профессору Ф. Ф. Зелинскому с просьбой прочесть им курс лекций по теории стихосложения. Все согласились, и родилась «Академия стиха», впоследствии — «Общество ревнителей художественного слова» (когда весенний курс получил продолжение, за ним задним числом закрепилось название «Проакадемия»).

Первоначально было решено, что лекции будут читаться всеми основоположниками «Академии». Но собрания проходили регулярно раз в две недели на «башне», и в результате лектором оказался один Иванов. После лекции обычно читались и разбирались стихи. Собрания «Академии стиха» весною 1909 года посещали: С. А. Ауслендер, Е. И. Васильева (Черубина де Габриак), Ю. Н. Верховский, А. К. Герцык, Е. К. Герцык, В. В. Гофман, М. Л. Гофман, Н. С. Гумилев, И. фон Гюнтер, М. М. Замятнина, Е. А. Зноско-Боровский, В. Н. Княжнин, О. Э. Мандельштам, Б. С. Мосолов, П. П. Потемкин, В. А. Пяст, А. М. Ремизов, С. П. Ремизова, К. А. Сюннерберг, С. И. Толстая, гр. А. Н. Толстой (Пяст 1999: 99 — 111; Тименчик 1992: 299).