Читать «Последняя женщина» онлайн - страница 182

Квитаний. Понятно. Кто следующий?

За воротами снова слышится: "Эх, яблочко…" и шум глохнущего мотоцикла. Голос: "Наверное, моя очередь".

Мотоциклист (выходит на сцену, держа в руках рулевую колонку от мотоцикла с крылом. Снимает шлем). Значит, дело было так. Много друзей погибло вот на этом. (Хлопает рукой по крылу.) С каждым разом смотреть было все тяжелее. Думал, привыкну. Все они пришли туда за мной. Я увлек их. А значит, в гибели друзей есть часть моей вины. Я обеспечивал их смертью. Когда я это понял, их набралось уже два десятка. В ад тоже почему-то не попал. Наверное, потому что попал к батюшке. Вот, пожалуй, и все. Вопросы есть?

Барроу. Есть. С чего это вы вдруг так показательно вините себя? Ведь силой вы никого на эту штуку не затаскивали. (Показывает на мотоцикл.) Да, и позволял им это кто-то другой, может, родители были первыми. Они уже умели кататься, когда пришли к вам? Винить себя надо по делу, дорогой. (Ухмыляется.)

Мотоциклист. Вам это точно не понять. Так есть вопросы? (Оглядывает всех, неожиданно видит Премьера.) О! И вы здесь! Единственный человек, за двадцать пять метров до которого я снимаю шляпу! (Подходит, здоровается. Отходит.)

Квитаний. Все ясно.

Барроу. Будем считать, что пока вопросов нет!

Раб (вынимает лист и читает). "А вот что расскажу вам я. Я никого не убивал. Ни одна овца не может пожаловаться на меня. Но мой отец в детстве часто говорил: "Помни, счастье — это не радость свершений, это не семья и даже не любовь. Счастье — это свобода. В то время в нашей стране правил тиран, и отец, как и многие, заблуждался по поводу счастья. Я поверил ему. (Вздыхает.) И искал свободу всю жизнь. Поступал независимо и говорил что хотел. По крайней мере старался так делать, но ничего хорошего из этого не получалось.

Квитаний. Да, да. Помню, ты что-то рассказывал тогда об этом.

Раб. Меня бросали в тюрьму, били, и, кроме того, я всегда был кому-то что-то должен. А этого я не любил, это тоже была несвобода. И хотя наконец на меня плюнули и стали позволять говорить почти все, я снова опутывался этими "должен". Должен был искать червоточины у власти. Независимо, кто был у руля, тиран или просто вождь. Должен был искать только потому, что по-прежнему чувствовал себя рабом. Теперь это было со мной навсегда. Но и это не все. Приходилось рассчитываться за постой, а если его не было — искать себе место для ночлега, чинить одежду. Ну и, конечно, ругать и поносить власть — за дело или просто так, уже не имело значения. И опять со мной были эти проклятые "должен".

Я раздваивался между первым и вторым рабством и запутался совсем, прямо как тот академик — диссидент, помните?

И я ушел в горы. Ближе к солнцу и дальше от людей. Пил воду из горного ручья, ел дикие оливы, и, казалось, ничто не заботило меня. Но однажды я набрел на раненого ястреба. Он умирал. Я напоил его и выкормил. И вдруг я почувствовал вкус… нет, не тот вкус радости при мысли, что тирану плохо от моих слов, а привкус, едва уловимый привкус того, что искал все годы. Но это длилось лишь мгновение.