Читать «Малая Бронная» онлайн - страница 51

– Ну что, смелые, да? Всей толпой на девчонку! А со мной никто не хочет помериться силой? Что, струсили, говнюки, а?

Володя, слишком рослый, слишком плечистый для своих четырнадцати, внушил мальчишкам страх и уважение. Желающих вступить с ним в схватку не нашлось. Кое-кто сразу же дал деру, остальные уныло переминались с ноги на ногу.

– Кто тут самый отважный, ты, что ли? – он дернул Богдана за ухо. – А может, ты? – Он отвесил Федьке пинок. – А ну пошли отсюда, придурки! – И уже в спины разбегавшимся пацанам крикнул: – А эту девчонку кто тронет, будет иметь дело со мной, так и знайте!

Убедившись, что обидчики разбежались, он обернулся к Инке. Та стояла молча, не плакала, лишь прерывисто дышала и смешно таращила глаза, стараясь удержаться от слез.

– А ты молоток! Хорошо держалась! – похвалил ее Володя. – Ну-ну, успокойся, все закончилось.

Он вскинул руку ей на плечи, похлопал по спине и произнес, заглядывая прямо в ее отчаянные черно-смоляные глаза:

– Запомни, я тебя никогда никому не дам в обиду! Всегда буду защищать, понимаешь? Ничего не бойся!

– Я и не боюсь, – буркнула она, пряча от брата восторженный взгляд.

Квартира номер 25 когда-то принадлежала родовитой генеральше. Бездетная генеральша, занимавшая вдвоем с высокопоставленным военным супругом все двенадцать комнат, не считая кухни и комнаты прислуги, была склонна к меланхолии и в своих гигантских пустынных апартаментах мучительно скучала. Свершившаяся вскоре Октябрьская революция позаботилась о том, чтобы скучать генеральше больше не пришлось, превратив квартиру в коммуналку и загнав некогда законную владелицу, муж которой к тому времени сгинул уже где-то на полях Гражданской, в бывшую швейную комнату, помещавшуюся в самом конце коридора у туалета. Там старуха и коротала свои дни, к концу жизни окончательно выжила из ума и пугала других обитателей коммуналки, выныривая изредка из своей кельи, вцепляясь куриной лапкой в рукав кого-нибудь из соседей и вопрошая на прекрасном французском, не случалось ли им видеться по вторникам у княжны Бельской. В середине пятидесятых она умерла, в бывшую швейную заселили алкоголика Петьку, и из воспоминаний о прежней хозяйке в двадцать пятой квартире осталась лишь грубо замазанная побелкой лепнина на высоких потолках.

Квартира же жила своей жизнью, шумной, скандальной, вонючей, нелепой, отвратительной – одним словом, коммунальной. На кухне у страшных, закопченных, в пятнах отколотой эмали плит хлопотали тетки в халатах и бигуди, по коридору на трехколесном раздолбанном велосипеде вечно разъезжал чей-нибудь сопливый отпрыск, мягко врезаясь в торчащий из-под майки живот слесаря Иван Палыча, в бывшей генеральшиной столовой у трехстворчатого окна бренчали на фортепьяно приходящие к пианистке Лилечке Штольц ученики. Кто-то постоянно получал двойки, уходил в армию, женился, скандалил, водил любовниц, рожал детей, ездил на дачу, закатывал помидоры в пятилитровые банки, нянчился с внуками, умирал и выезжал из квартиры под надсадный вой хрипатого оркестра, в обтянутом шелком деревянном ящике.

К семидесятым бурная коммунальная жизнь стала постепенно стихать. Кто получил, наконец, долгожданное отдельное жилье, кто уехал, кто просто умер. На кухне стало просторнее и тише, звонок над входной дверью не заливался больше соловьиными трелями круглосуточно, часть комнат стояла запертая. Из остатков «старой гвардии» в квартире осталось всего двое – старик Кирилл Геннадьевич, бывший преподаватель техникума, теперь же бодрый пенсионер, вечно что-то стругавший у себя в комнате на подоконнике, и Вероника, когда-то прибывшая в квартиру номер двадцать пять в виде перевязанного розовой лентой свертка, бродившая по общему коридору румяной школьницей с крахмальным бантом, возвращавшаяся под утро с лихих гулянок и получавшая громким шепотом выговоры от родителей двадцатилетняя вертихвостка. К своим тридцати с гаком Вероника похоронила обоих родителей и занимала комнату одна.

Вероника, в ранней юности уступавшая многим более стройным и задорным на вид сверстницам, в последние годы расцвела какой-то особенной, подчеркнуто женственной теплой красотой. Ее тщательно выкрашенные бледно-золотые волосы, мягкими волнами обрамлявшие нежный овал лица, широко распахнутые голубые глаза, во взгляде которых странным образом смешивались наивность и искушенность, чуть вздернутый нос, сочные губы, ямочки на щеках, пышная грудь, округло выглядывавшая из всегда низкого декольте, действовали на мужчин безотказно. В присутствии Вероники, такой мягкой, милой и беззащитной в этом жестоком мире, недалекой хохотушки, готовой немедленно восхищаться и преклоняться перед мужской силой и интеллектом, любой распоследний зачуханный библиотекарь, страдающий язвой желудка, казался себе брутальным альфа-самцом. И далеко не каждому поклоннику приходило в голову, что за уютной внешностью, восторженными глазами и звонким смехом могут скрываться изворотливый ум и циничная, лишенная иллюзий натура.

Вероника числилась машинисткой в какой-то конторе, однако главной ее должностью, обеспечивающей небедное существование и устойчивое положение в некотором обществе, было звание штатной фаворитки при крупном партийном боссе. Где и когда умудрилась ушлая девица заполучить этакого выгодного папика, никто не знал, как, собственно, и самого почти мифологического персонажа не видел – Вероника блюла тайну имени своего высокопоставленного клиента с неожиданной стойкостью. Однако весь дом был в курсе, что пару раз в неделю по вечерам за ней приезжает блестящая черная «Волга», в которую наглаженная, завитая и благоухающая духами Вероника впархивает легко, как беспечная лесная нимфа, и уносится куда-то в ночь. Известно было также, что в свободное от партийного бонзы время скучающая Вероника привечает юных томноглазых мальчиков, встречает их на пороге, завернутая в шелковый халат, берет теплой ладонью за запястье и уводит к себе в комнату, откуда потом доносятся лишь тихая музыка и приглушенный смех. Соседские бабки, в любую погоду восседавшие на посту во дворе, увлеченно осуждали Веронику, презрительно шипели вслед и похвалялись между собой, что сразу знали, как эта лярва белобрысая кончит. Та же, проходя мимо, приветливо со старухами здоровалась, словно и не слыша обращенных ей в спину эпитетов, безмятежно улыбалась и уплывала в какую-то свою, нездешнюю, немыслимую для простых советских тружениц, таинственную и порочную жизнь. И старухи, посовещавшись, сходились на том, что Верка – баба хоть и гулящая, но не злая, и что мужика б ей хорошего, чтоб дурь повыбил, глядишь, и выправилась бы.