Читать «Санькино лето» онлайн - страница 7

Как все лесные жители, заболотцы недоверчивы ко всему новому, настороженно прислушиваются они к этому тревожащему гулу. Что-то сулит шоссейная дорога? Не изменит ли она круто их привычную жизнь?

Сегодня мужики собрались на завалинке у Губановых, разговор завели об этом. Летнее время дорого, но иногда по вечерам они подходят к деду Никанору, чтобы послушать его бывальщину и самим перемолвиться словом.

Дедушка сидел, как всегда, посередине завалинки, тут его падогом высверлена глубокая ямка в земле. Напротив, на толстом березовом корне, примостился электромонтер Володька Чебаков, непоседливый чернявый парень с маслянистыми вылупленными глазами и задорно вздернутым кверху носом. Он то ерзает по корню, гляди того, штаны протрет, то привскакивает на корточки — спокойно разговаривать не может. Тут же были лесник Захар Малашкин, Санькин отец, и поодаль, у самого угла, закинув ногу на ногу и облокотившись на колено, дымил папиросу за папиросой тракторист Леонид Евдокимов, по-деревенскому — Леня Жердочка. Ему уж виски хватило сединой, а за глаза все называют его так: крепко прилепилось прозвище — не пылинка, не стряхнешь. Санька сочувствует Евдокимову, застенчивый, безответный он человек, такого просто обидеть. Лицо у него узкое, бледное, шея длинная; замасленный беретик детского размера на острой, макушке. А в руках сила есть, ладони неестественно большие, размятые работой, железом, когда идет, мотает ими, как маятниками.

Близко к дедушке Леня Жердочка никогда не садится, потому что тот сам в жизни не курил, считая, что запах курева мешает охотнику, а Евдокимову говаривал:

— Ну и табашник ты, Левонид, внутри у тебя, поди, как в овине. Другой пропьет меньше, чем ты изведешь на папиросах.

— Считай, года за два мотоцикл прокуриваю. Ничего, Ника пор Артемьевич, прокоптимся — подольше в земле полежим, — спокойно отвечал Евдокимов.

Другого такого курильщика поискать: окурок бросит, а уж пальцы сами собой тянутся к пачке; после него у завалинки хоть метлой подметай.

Санька привалился к подоконнику, посматривает, как Валерка Никитин что-то ширкает напильником на приступке своего крыльца. «Взял бы да пришел, чего дуться-то? Характер выдерживает. Мы тоже потерпим, — бодрился Санька. — У меня братишка все-таки есть, с ним теперь — хоть куда, подрос».

С азартным писком проносится мимо окна эскадрилья стрижей, далее слышно, как шелестят стремительные крылья: сделают круг и снова прочертят воздух совсем близко — это они радуются возвращению на родину. Конечно, благодать им здесь, если бы не зима, птицы вообще не улетали бы отсюда. За Никитиным домом ярко желтели гуменники, как будто специально усеянные бубенчиками купальницы, она всегда зацветает раньше других трав; дальше виднелось поле, словно светло-зеленое озеро, неподвижно лежало оно, окаймленное лесом, но вот темной льдиной поплыла по нему тень от облака — сейчас наткнется на сосняк и подомнет, срежет его. И смолкнет кукушка, не досчитав Санькиных лет; есть что-то вещее в этих однообразных звуках, не зря дедушка примечал: если кукушка залетит в деревню — жди беды.