Читать «С Ермаком на Сибирь (сборник)» онлайн - страница 143

Из-за стены колосящейся джугары вышел человек с лошадью в поводу, другой, третий… Казаки… наши…

– А долго, – хрипел Гараська. – Уже светает.

– Да, надо торопиться, – сказал Иван Павлович, – а между тем Васенька может только лежать и рысью не пойдешь.

Их голоса звучали бледно и устало.

– Его надо напоить… Вычистить и вымыть, – сказала Фанни.

– Напоить – напоим. У казаков согрет уже чай, а у меня есть фляга с коньяком, а вычистить сейчас некогда. Ведь после этой ямы его отпарить надо, – сказал Иван Павлович.

– По мне, барышня Фаня, – сказал Порох, – так и ходят клопы.

– И по мне, Порох… Чувствую, – с насмешкой над собою проговорила Фанни.

Загорелся восток, раздвинулись дали, погасали звезды, и луна, бледная, катилась к горам.

Больного напоили чаем. Он успокоился и в полусознании лежал на носилках, привязанных к двум вьючным лошадям. Отряд потянулся по полям к синеющим горам, и все, что было – темный чофан, канцелярия тифангуаня с писцами, сидящими перед тарелочками с тушью и бумагой, старый чиновник, сам тифангуань с его достарханом, ужасный рассказ Гараськи про китаянку, ночное хождение по тьме кромешной, по лабиринту улиц, яма с клопами, порванная нитка – все это казалось больным, кошмарным бредом.

XXVIII

Первые пять дней пути шли сторожко, с оглядкой, все ждали погони. Васенька окреп на воздухе и на хорошей пище и пришел в себя. Идрис ему достал все чистое из вьюков, он побрился и даже усы подвил. Ехать верхом он еще не мог, но уже легко выносил качку носилок на широком ходу лошадей. Он исхудал, был молчалив и задумчив. И его, испытанного искателя приключений, это приключение придавило.

Был молчалив и тревожен и Иван Павлович. Лошади уставали. Впереди был ряд перевалов, грозных ущелий, и успеют или не успеют они пройти их до погони? И это беспокоило его.

Был молчалив Иван Павлович еще и потому, что все сильнее захватывала его привязанность к Фанни и он не знал, что ему делать. Отдаться ли этому чувству и плыть в сладостной истоме мечтаний и соблазнительных грез по течению или гнать их от себя и смотреть, как раньше, суровым взглядом осуждения и на ее лихо заломленную набок кабардинскую шапку, и на винтовку за плечами, и на всю ее мальчишескую ухватку…

Фанни с беззаботностью юности наслаждалась путешествием в полной мере. Стряхнув призрак начинавшегося увлечения Васенькой, испытывая к нему только отвращение и жалость, она снова стала тем веселым, беззаботным мальчишкой, каким была, и она носилась на Аксае с Царанкой и Гараськой, подстерегая диких лошадей, стреляя по стадам джейранов и кладя их меткими выстрелами к великому удовольствию старого охотника.

– Вот по лошади, Герасим Карпович, не могу стрелять. И чувствую, что попала бы, – говорила она, – а душа не налегает, не могу. Что по человеку, что по лошади – не хватает духа.

Гараська был искренно, по-стариковски, рыцарски увлечен Фанни. И старый, и малый оглашали пустыню веселыми голосами.

– А я вам, погодите, Феодосия Николаевна, живую лошадь поймаю.

И если бы не Иван Павлович, старик устроил бы с казаками, калмыком и Фанни настоящую охоту, бросил бы дорогу и увлекся бы в сторону, на юг, дня на три, туда, где было много диких лошадей.