Читать «Золотой Плес» онлайн - страница 83

А там выставка, нарядный зал, разноцветная толпа, «важное суждение знатоков» - и опять томительное ожидание, нетерпеливо и нервно развернутый лист газеты, постоянная ласковость и поддержка вот этой милой женщины, которая дремлет на койке под теплым шерстяным пледом...

Софья Петровна, мысленно уже совсем перенесенная в Москву, тоже думала о своем домашнем, нерасторжимо слитом в каждой своей подробности с художником.

Она видела его лицо у окна, слушала убаюкивающее грохотание поезда и, полузакрыв глаза, вся жаркая от пледа, невыразимо живо представляла свою двойную комнату - как она мила и будто незнакома после долгого отсутствия! - свою любимую, ненаглядную Москву.

Ах эта зима, этот медлительный, сумеречный снег!

Быстро летят, скользя и раскатываясь, извозчичьи санки, рано вспыхивают фонари, сияют и переливаются магазины, уже полные святочного веселья - бус и картонажей, плюшевых мишек и фарфоровых кукол, стеклянных звезд и шоколадных шаров.

Сколько, изо дня в день, всяких дел и хлопот - поездки к портнихе, благотворительные вечера и базары, на которых необходимо «благосклонное участие» той или иной знаменитости, выставки, театральные премьеры, званые вечера, чьи-нибудь рождения или именины.

А сколько друзей и знакомых, тесно заполняющих иногда квартиру, насквозь пропахнувшую запахом вина, духов, сигар!

Весело будет встретиться - если не завтра, то на днях - с любимой Ликой, которую за ее великолепную русскую красоту зовут Царевной-Лебедью, рассказать Северцову-Полилову об истории с Еленой Григорьевной', собрать первый после лета - да еще какого лета! - многолюдный вечер.

В глубине души она, конечно, соскучилась по этой веселой безалаберности и теперь с тайным удовольствием мысленно видела, слышала и чувствовала торжественные от огней комнаты, перезвон бокалов, бритые лица всех этих театралов, балетоманов, журналистов, их всегда острую и возбужденную беседу, звуки рояля и скрипки, чей-нибудь артистический голос и легкий звон шпор.

- А ну, господа, махнем к цыганам, - скажет кто-нибудь из гостей, и через час по ночной Москве уже несутся, бренчат бубенцами тройки, а там - смуглые люди в поддевках, глухие переливы гитар, песня Тани или Стеши: «Ты слышишь ли, разумеешь ли...», от которой хочется плакать, смеяться, безумствовать, целыми днями не находить места от счастья и тоски.

Праздничное веселье перемежалось, разумеется, буднями, отдыхом, уединением, книгами - у Софьи Петровны была удивительная способность умело и быстро читать, - работой над своими картинами. Ей кое-что нравилось из написанного летом, и она твердо решила довести до конца хоть несколько рисунков.

А над всей ее жизнью - вот уже несколько лет! - властвовало и светилось одно, неизменное: глубокая, все крепнувшая любовь к Исааку Ильичу, к его таланту, который так бережно ценила и охраняла она.

Поезд, порывисто свистя, стал замедлять ход: в окно вставали фабричные трубы, белые купеческие дворцы, курные деревянные лачуги. На перроне важничал начальник станции, бородатый, осанистый человек, весь в нарядном серебряном литье. Тихо прогуливался, помахивая стеком, затянутый в корсет ротмистр с тонкими кривыми ногами, с длинным и узким, лилово напудренным лицом. Весело смотрели в окна вагонов гимназистки в беличьих шубках.