Читать «Принц-потрошитель, или Женомор» онлайн - страница 4

Поставить диагноз — в некотором смысле все равно что составить психологический гороскоп.

То, что принято называть здоровьем, в конечном счете всего лишь некий сиюминутный аспект болезненного состояния, но перенесенный в абстрактный план и тем самым уже преодоленный, окончательно и повсеместно распознанный, а затем вытесненный в подсознание. Как слово, допускаемое в Словарь Французской академии не раньше, чем будет истрепано, утратит свежесть своего народного истока или обаяние поэтической первозданности (зачастую это происходит более чем через полстолетия после его рождения; последнее издание академического Словаря относится к 1878 году), а толкование, которым его там сопровождают, консервирует, даже бальзамирует его, чтобы вокабула, вконец одряхлев, застыла в благородной, фальшивой, скованной позе, какой не ведала в свои лучшие дни, когда обладала действенным, живым, спонтанным смыслом, — здоровье, снискав публичное признание, стало всего лишь подобием болезни, изуродованное, смехотворное, неповоротливое, что-то вроде важного старикашки, который едва стоит на ногах, поддерживаемый под локотки своими льстецами, и улыбается им, демонстрируя вставные челюсти. Общее место, психологическое клише, в нем что-то мертвящее. А может быть, и сама смерть.

Эпидемии, а в особенности болезни воли, коллективные неврозы знаменуют смену этапов эволюции человечества, в этом смысле им принадлежит та же роль, какую играют теллурические катастрофы в истории нашей планеты. Химический состав таких изменений имеет весьма сложную природу и никем пока что не исследован.

Нынешние врачи, сколько бы ни было в них учености, отнюдь не physicians, хотя так их величают по-английски. Они чем дальше, тем больше отходят от наблюдения природы, изучения ее. Забывают, что наука должна оставаться разновидностью строительства, подчиненного и соразмерного масштабу наших духовных антенн.

«Профилактика, профилактика!» — твердят они и, спасая честь мундира, калечат будущее рода людского.

Во имя какого закона, какой морали, какого общества они позволяют себе так свирепствовать? Они загоняют в психиатрические лечебницы, сажают под замок, изолируют самых выдающихся индивидов. Они увечат психологических гениев, носителей и провозвестников здоровья дней грядущих. Кичливо именуют себя аристократами науки и, одержимые манией преследования, охотно изображают из себя жертвы. Угрюмые, темные, они облекают свои разглагольствования в лохмотья греческого краснобайства и, так выпендриваясь, лезут во все щели, сеют повсюду рассудительный либерализм лавочников. Их теории — сплошное гиппопотамье дерьмо. Они соорудили себе опору из буржуазной добродетели, не знающей благородства, встарь служившей прибежищем лишь отпетых ханжей; свои познания они отдали в распоряжение государственной полиции и организовали последовательное подавление всех, кто еще сохранил малую толику идеализма, то есть независимости. Они кастрируют совершивших преступление по страсти и посягают даже на лобные доли мозга. Старчески вялые, бессильные, эти жрецы евгеники мнят, будто в их власти искоренить зло. Их тщеславие не имеет подобий, если не считать их же пронырливости, и только лицемерие кладет предел их злобному азарту уравнителей, одно лицемерие и похоть.