Читать «Иди до конца» онлайн - страница 19

Нет, это странно, это просто странно. Товарищи его влюблялись рано — в школе, в институте — женились, плодили детишек, — он прошагал свои первые двадцать три года в одиночестве. Друзья и книги, снова книги и друзья, ни одной подруги, ни одной сколько-нибудь близкой знакомой, девушки, окружавшие его, не стоили того, чтобы ради них отрываться от книг, так ему тогда казалось, — вот правда о его существовании до ареста. Боже мой, он не был бирюком или монахом, он часто досадовал на себя — надо, надо влюбляться, что же это получится, если вынужденное одиночество войдет во вкус? Но сетования не превращались в действия, на девушек не хватало времени, приязнь к знакомым женщинам не вырастала в любовь.

А потом обрушился арест. Чей-то злобный, неумный, в каждой детали, во всем своем существе неправдоподобный донос… Как могли в него поверить, как могли дать ему ход? Шел тридцать седьмой год, ты испил его горечь до дна — ночи в метаниях по камере, день — у следователя в плену… Нет, не хочу, не хочу и вспоминать об этих безрадостных месяцах — черствые, равнодушные люди верили любому навету, любой грязи и клевете на людей, только в одно не могли поверить — что двадцать лет революции воспитали в душах тех, над кем они измывались, честность и преданность родине, верность ее высоким идеям… Говорю тебе, не хочу, забудем об этом годе!

Да, его не забыть, его не забыть, этот страшный год! Старое существование распалось, новым командовали другие, оно было не мое — нелепая, предписанная извне жизнь, ни одной черточкой не отвечавшая ни духовным способностям, ни помыслам моим. Вот так и шли эти долгие годы — сперва тюрьма, переезд из одной тюрьмы в другую — Вологда, Владимир, Соловки, потом серия лагерей, наконец, освобождение — ссылка…

Нет, не одно отчаяние наполняло эти годы, в них была и работа, сознание, что все же какую-то пользу своей стране ты приносишь — валишь сосны, копаешь землю, укладываешь кирпичи, медленно, но стены нового здания растут… Какая-то польза, какая-то польза, — боже, как бесконечно больше ты смог бы принести родине пользы, повернись твое существование по-иному! Одно можно сказать об этом жестоком и несправедливом времени: все это прошло, к старому возврата не будет — смотри вперед, не назад!

К чему ты стремился тогда, о чем мечтал? Во всяком случае, не о женщинах. Они изредка пересекали твой путь — и в лагере и в ссылке — случайные связи, ни разу не перераставшие в большую любовь. Тебя перебрасывали с места на место, где уж тут до глубоких чувств! Да, но у других эти чувства были, им выпала такая же несправедливо трудная судьба, но с ними повсюду шли близкие женщины, они, эти другие, создавали крепкие семьи, испытанные несчастьями и горем семьи. Ничего похожего на это у тебя не произошло, ты, видимо, иной человек, чем они. Сейчас не припомню и тех двух-трех подруг, с кем иногда бывал близок, — ни лиц, ни чувств, только имена. «Как ты холоден!» — попрекали они, когда я старался быть нежным. Я был не холоден, а внутренне равнодушен, иные мечты томили меня, не любовь, — близость с кратковременными подругами ни разу не превратилась в цель жизни, это так, тут уж ничего не попишешь, если так. А они это ощущали, хоть ты и не признавался. Нет, нет, любовь не стала необходимостью моей натуры, лишь наука была истинной целью и внутренним стержнем жизни, я думал лишь о науке. Наука была далека и недостижима, без книг и приборов как ей отдаться, даже поэты — и те в глухом одиночестве теряют способность писать стихи — им нужны критики и слушатели, поклонники и опровергатели!.. Итак, наука. Ты мечтал о будущих своих работах. Вероятно, именно в эти годы предписанного одиночества и появилась тоска по толкотне вольной толпы, по шуму и беспорядку свободно идущих людей…