Читать «Будущее (август 2007)» онлайн - страница 44
журнал Русская жизнь
- Я ее писала, потому что не могла не писать. Вы знаете, во мне есть, очевидно, маленькая писательская жилка от отца. Конечно, я была бы счастлива, если бы те немногие люди, что меня помнят, прочли эту книгу, но я не вижу возможности этого добиться.
Вот я здесь уже тридцать пять лет. Вы думаете, я забыла Россию, забыла русский народ, вы думаете, что я сейчас не мечтаю о том, что, может быть, перед смертью удастся посмотреть еще раз на Россию? Нет, я Россию никогда не забуду. Мне еще год, может, полгода, пять лет жизни - никто не знает, но Россию я не забуду. И русский народ я всегда любила, люблю и буду любить до самой смерти. В книге, я думаю, сквозит моя любовь к России, и вот это главная причина, почему я хотела бы, чтобы русские люди ее прочли.
* ДУМЫ *
Евгения Долгинова
Освобожденные от будущего
Освобождаться от ослепительного коммунистического будущего начали в прекрасные семидесятые, когда формировалось застенчивое брежневское мещанство, незамысловатый вещизм: гжель, мебеля, эстамп «Писающий мальчик», дятьковский хрусталь и богемского стекла стаканы с золотой рябиной по окружности. «Не говори мне про застой, дай мне испить любви настой». Мощно полыхнула герань: дети Дон-Кихота выросли и содрогнулись от тесноты, зарубцевались шрамы на порубленной юным Табаковым полировке, проект индивидуального комфорта начал вытеснять идею грядущего коллективного счастья. Чем выше качество жизни, тем ниже качество мечты.
Если героиня хуциевского «Июльского дождя» (1968) сохраняла элегическую легкость в коммуналке, на фоне мамы, книжных полок и черного коридорного телефона, то в семидесятые жилье уже не было синонимично комнате, от мам - домашней неизбежности - не ширмой отгораживались, а зыбким гипсом второй (о, не может быть) комнаты. «Здесь и сейчас» медленно становились годными к употреблению. Густели чулки, наливались сберкнижки. Представители самых массовых интеллигентских профессий врач Женя Лукашин и учительница Надя Шевелева заплатили за гарнитуры мебельные по 825 рублей - громадные деньги для 1976 года - при зарплате в сто сорок; поди, откладывали мамины пенсии. Ширвиндт, уже в дубленке, покупает апельсины на остановке, в бане пиво, водка и закусь, в Пулково алкаша с веником услужливо подхватывает такси, автоматического набора межгорода еще нет, однако уже есть билеты на ближайший самолет - сказка не сказка, но реальность вполне комфортабельная и дружелюбная. В этом необыкновенная схожесть второй половины нулевых годов и семидесятых: в обожательном потреблении (все положенные оговорки про ассортиментную нищету и очереди прилагаются). Значительность вещи тогда определялась суммой унижений, вложенных в ее добычу, - сейчас брендом и стоимостью, и домохозяйка так же гладит эмалевую прохладу «Индезита» (половина месячного дохода), как тридцать лет назад - полированную стенку гэдээровского производства «Бастай» (год ожидания, запись, ночные дежурства в магазинах). Восьмидесятые - уже разгул советского консьюмеризма: здесь и экономические преступления, и черные цеховики, и у научных работников - все приличные люди! - две машины на одну семью («Гараж»). Всякая материализация маленькой имущественной мечты сильно понижала электрическое напряжение, исходившее из далеких, недостижимых, сверкающих двухтысячных годов. Тогда в стране начиналась впервые и по-настоящему оседлая жизнь, и скудная, едва нарождающаяся частная вещественность гасила «бесконечное искание, искание невидимого града Китежа, незримого града», которое, как утверждал Бердяев, свойственно русской душе. Разъедающий скепсис и унылое итээровское фрондерство тоже не с потолка взялись: гарольдов плащ на голое тело не надевают, под ним должен быть добротный сюртук.
