Читать «Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)» онлайн - страница 184
Леонид Наумович Финкель
Ее муж, замечательный композитор Лев Коган, сказал:
– Занимается исключительно самоедством. Из сделанного – ничего не нравится. Никаких похвальных слов о себе всерьез не принимает.
Я проверил. Точно. В ее глазах – бесконечная грусть о недостижимом…А тогда она каждый понедельник в 11 утра приходила на репетицию к Михоэлсу. Репетиции шли в его кабинете. Там всегда было полно посетителей. Однажды в этой очереди вдруг увидела великого тенора – Лемешева с женой!
Лемешева! Моя мама, жена дирижера, рассказывала: чтоб постоять в калошах Сергея Лемешева в раздевалке театра, его поклонницы платили деньги! И немалые…
Соломон Михайлович никогда не повышал на нее голоса:
– Слышишь, деточка…
– Сделай так, деточка…
Только однажды, встретив ее за кулисами перед спектаклем, сердито сказал:
– Я ведь запретил тебе клеить ресницы в первом действии!
Он схватил ее ресницы и тут же отдернул руку.
– Господи, я и не знал, что они у тебя такие длинные…
Она расплакалась. Скорее всего, сказалось напряжение от спектаклей…
– Иди, деточка, домой, – говорил Михоэлс, – две недели отдыхать, отдыхать, отдыхать…А может быть, поиграть в куклы?..
Художнику, который решил писать ее портрет, она поначалу отказала:
– У меня много веснушек, я не хочу, чтобы ты писал мои веснушки.
– Хорошо, не буду.
Встретились они в Париже, где театр Моссовета был на гастролях: он известный художник, она – известная актриса. Было соучастие душ. И еще грусть: почему вместе с известностью исчезают и веснушки?..Да, она была юна, наивна. Сожалеет, что встретилась с Михоэлсом и Зускиным слишком рано. Все в них восхищало: удивляющая молодость, их непохожесть ни на кого, неординарность. Она не понимала, почему они такие необычные и такие прекрасные. Михоэлс начинал объяснять суть роли, а она махала рукой: «Знаю, знаю!»
Конечно же, Михоэлс ей очень доверял, доверял абсолютно, заставляя доверять и ему… Рейзл, еврейская Джульетта, пылкая, любящая…
– Как я могла ее сыграть? Сама не знаю. Я ведь еще не была ни разу влюблена, а играла такое подлинное, сильное чувство. Это Михоэлс угадал. Разгадал во мне то, чего я сама про себя не знала. Рейзл – это была я, и внешне, и внутренне: провинциальная девочка, порывистая, влюбленная, не понимающая толком, что с ней происходит, взрослеющая на глазах…
Поначалу я играла только для одного зрителя: для Михоэлса. Если я его не видела, сразу путалась, сбивалась с текста.
– Делать нечего, – говорил Михоэлс и во время спектакля садился в оркестровую яму, рядом с дирижером. И так очаровательно улыбался. Улыбался ей. И в этой улыбке она видела всю себя.