Читать «Михаил Булгаков» онлайн - страница 53

Работник МХАТа П. А. Марков: «Он был, конечно, очень умен, дьявольски умен и поразительно наблюдателен не только в литературе, но и в жизни. И уж, конечно, его юмор не всегда можно было назвать безобидным — не потому, что Булгаков исходил из желания кого-либо унизить (это было в коренном противоречии с его сущностью), но его юмор, порой, принимал, так сказать, разоблачительный характер, зачастую вырастая до философского сарказма. Булгаков смотрел в суть человека и зорко подмечал не только внешние его повадки, гиперболизируя их в немыслимую, но вполне в вероятную характерность, но, самое главное, — он вникал в психологическую сущность человека. В самые горькие минуты жизни он не терял дара ей удивляться, любил удивляться…»

С середины 1930-х годов Булгаков обращается к творчеству Гоголя и к биографии Пушкина, пишет либретто. Начинает писать совместно с В. В. Вересаевым, автором биографических хроник «Пушкин в жизни», пьесу «Александр Пушкин». В дальнейшем Вересаев снял свое имя с рукописи, не приняв булгаковской концепции образа Дантеса. Постановку пьесы долго не разрешали. Театр им. Евг. Вахтангова от нее отказался в пользу МХАТа, который показал премьеру через три года после смерти автора — 10 апреля 1943 года с замененным названием «Последние дни», оставив «Александр Пушкин» как подзаголовок.

Сам Булгаков эту пьесу на сцене так и не увидел.

В ноябре 1936 года анонимный информатор ОГПУ НКВД передавал, что Булгаков говорил в домашней беседе: «Я сейчас чиновник, которому дали ежемесячное жалование, пока еще не гонят с места (Большой театр), и надо этим довольствоваться. Пишу либретто для двух опер — исторической и из времени Гражданской войны. Если опера выйдет хорошая — ее запретят негласно, если выйдет плохая — ее запретят открыто. Мне говорят о моих ошибках, и никто не говорит о главной из них: еще с 1929–30 года мне надо было бросить писать вообще. Я похож на человека, который лезет по намыленному столбу только для того, чтобы его стаскивали за штаны вниз для потехи почтеннейшей публики. Меня травят так, как никого и никогда не травили: и сверху, и снизу, и с боков. Ведь мне официально не запретили ни одной пьесы, а всегда в театре появляется какой-то человек, который вдруг советует пьесу снять, и ее сразу снимают.

…Я поднадзорный, у которого нет только конвойных. Что бы ни происходило в стране, результатом всего этого будет продолжение моей травли. Если бы мне кто-нибудь прямо сказал: Булгаков, не пиши больше ничего, а займись чем-нибудь другим, ну, вспомни свою профессию доктора и лечи, и мы тебя оставим в покое, я был бы только благодарен. А может быть, я дурак, и мне это уже сказали, и я только не понял».

На самом деле Булгаков уже все понимал. В 1938 году он закончил работу над машинописной редакцией «Мастера и Маргариты» и писал жене: «Передо мною 327 машинописных страниц (около 22 глав). Если буду здоров, скоро переписка закончится.

Останется самое важное — корректура (авторская), большая, сложная, внимательная, возможно, с перепиской некоторых страниц. «Что будет?» — ты спрашиваешь? Не знаю. Вероятно, ты уложишь его в бюро или в шкаф, где лежат убитые мои пьесы, и иногда будешь вспоминать о нем. Впрочем, мы не знаем нашего будущего.