Читать «Илья Ефимович Репин» онлайн - страница 6

Из письма, из Неаполя, от 2 августа 1873 года: «В итальянском искусстве гениален только Микель-Анджелов Моисей. Я вам уже писал о неаполитанце Морелли, он здесь считается реформатором; я был в студиях у него и его лучших учеников: Боскетто, Альтамур и Дольбони; но все они принадлежат лишь общему движению в искусстве за наше время, хотя итальянцы и теперь, как всегда, живут только одной формальной стороной. Нет, я уже давно порешил: в Париж, в Париж, только теперь я уразумел величие французов! Это и есть настоящая цель, а остальное все, конечно, любопытно, но все это закоулки…»

Из письма, из Рима, от 28 сентября: «Мечта итальянца — получить заказ, какой бы то ни было, хотя бы подделка фальшивых ассигнаций; а подделка под отвратительное уродство всяких образов Бернини воодушевляет их до созданий в его роде. Впрочем, талантливые бегут отсюда в Париж… Был я в мастерских у испанцев (Вилегас, Тусавиц и др.), все они, впрочем, ведут свое начало от Мейсонье и отделывают мелочи еще с большим изяществом и тонкостью, пишут почти миниатюры — Гупиль поощряет. Занимательно то, что даже художники здесь, говоря о другом знаменитом художнике, не говорят о его достоинствах, а скажут коротко, что Гупиль платит ему двадцать тысяч франков за вещицу; и тут он посмотрит на вас необыкновенно торжественно: он гордится уже знанием цифры почтенной и любуется эффектом ее звука, ее поражающим впечатлением на других — еще бы! Впрочем, в „Стансах“ Рафаэля (в его собственных работах, а не учеников) я действительно вижу некоторые достоинства; Микель-Анджело в Сикстинской капелле грубоват, но надобно взять во внимание время…»

Из Парижа, от 20 января 1874 года: «Не знаю других сфер, но живопись у теперешних французов так пуста, так глупа, что сказать нельзя. Собственно сама живопись талантлива, но только одна живопись, содержания никакого. Вы возмущаетесь содержанием каких-нибудь „двух барышень, глядящих в окно на гусар“, но здесь и этого нет. Паж с тарелкой, девочка с цветком, просто цветы — вот картины, великолепно написанные, выставленные в лучших магазинах. Для этих художников жизни не существует, она их не трогает. Идеи их дальше картинной лавочки не подымаются. Не встретил я еще у них ни одного типа, ни одной живой души. Противнее всего у них — это специализация. Каждый избирает себе какой-нибудь жанр и валяет картины, как сапоги, одну как другую, и здесь это ужасно укоренилось. Если художник выставит вещь, по вдохновению сделанную, — ее не купят; подождут, пока он „определится“, т. е. пока он напишет двадцать картин, похожих на первую. Я понимаю эту черту у немцев: они добросовестно изучают — кто соломинку, кто каменную стену, а у французов даже и изучения не видно: шарлатанство одно. Возьмите даже гениального Реньо: помните письма его к отцу и г. Дюпарку о портрете г-жи Д., который он работает в Риме? Помните, как он изменяет аксессуары в портретах и говорит отцу, что „перед искусством не следует рассуждать“. А ведь, пожалуй, это и правда. Нас, русских, заедает рассуждение… Вы спрашиваете меня о Делакруа: он мне противен. Вообще, после знакомства с Веронезом, Тицианом и Мурильо, я на французскую школу смотреть не могу без отвращения. Это те же наши X, Z: они талантом уступят и А, и В. И их школа так же не рациональна, как и наша, хотя они родные братья итальянцам и любят их страстно… Поддержать и развить искусство может только одно: народные музеи, которые следует основать во всех больших городах. Пока их не будет, не будет и настоящего искусства. А попечение о развитии художников (техническом) можно отложить. Это все они сделают сами, в мастерских мастеров…»