Читать «Круговорот лжи» онлайн - страница 6

Подумаешь! Могло быть и хуже. Я всегда с удовольствием посещал веселого, круглого, как мячик, коротышку деда, рост которого едва превышал метр шестьдесят, и высокую, худую, как скелет, бабку с гневным взглядом. Завсегдатаи «Пойманной птички» называли ее Энни-Бритвой, потому что она не терпела в своем баре пьяных; тем не менее она умела оценить хорошую шутку и смеялась взахлеб, как ребенок. Дед и бабка баловали меня; я любил теплый дрожжевой запах пивной; меня несказанно возбуждали многолюдные улицы, переполненные рынки, суета, шум, цвет, лица людей, умудренных, испуганных или обиженных жизнью. Я всегда говорил Мод, что добрых лиц в Ист-Энде попадается больше, чем где бы то ни было.

Но она была уверена, что ей сказочно повезло. Если бы не Гитлер, она так и осталась бы в Боу. Так что, как бы неприятно не было признавать это, но то, что для других людей обернулось страданиями, пошло ей только на пользу.

— Пойми меня правильно, — повторяла Мод, — я не говорю, что была бы плохой барменшей. Просто радуюсь, что мне выпал шанс не стать ею!

У моей матери, необразованной, разведенной и обремененной ребенком, такого шанса не было. А Мод, к тому времени уже преподававшая историю в Лондонском университете, закончила свою первую книгу, выпросила у издателя аванс в пятьсот фунтов, обошла с шапкой по кругу родственников — родителей, дядьев и теток, довела до белого каления управляющего банком и в результате собрала сумму, которой хватило на покупку и меблировку пансиона в Саутенде, хозяйкой которого должна была стать моя мать. Светские снобы сказали бы, что пансион мало чем отличается от пивной, но для Мод, в ту пору двадцатитрехлетней, это было достижение. Хороший маленький бизнес, независимость для сестры Мейзи и свежий воздух для племянника.

У нас постоянно жили двое одиноких мужчин, а летом останавливались семьи, ежегодно приезжавшие на море. (Это было еще до туристического бума и до того, как рабочие получили возможность проводить отпуска за границей.) Должно быть, порой моей матери приходилось несладко, но она никогда не жаловалась и никогда не казалась мне слишком занятой; я помню, как проводил на берегу долгие солнечные дни, собирая гальку различных цветов и размеров, поедая в тени волнореза скрипевшие на зубах сандвичи, трогая пальцем переливающуюся бархатную слизь на кучах гниющих водорослей, следя за тем, как солнце вонзает золотые и серебряные копья в неспокойное, покрытое белыми барашками море. Нет, я не тоскую по своему детству, как делают некоторые авторы романов, лениво блуждающие по лабиринту прошлого вместо того, чтобы жить в настоящем. Просто хочу сказать, что в ту пору мне казалось, будто весь мир создан исключительно для моего удобства и удовольствия. Я не помню ничего неприятного; никогда не слышал, чтобы кто-нибудь рядом повысил голос. Я любил свою мать, знал, что она красивая, видел, что мужчины не сводят с нее глаз, но гордился этим, не ревнуя. Сказать, что мы с ней были близки, значило бы не сказать ничего. Она была продолжением меня самого; я не мог представить себе, что она может существовать без меня.