— Почему? — спрашиваем распорядителей.
— А мы, значит, против достижений? Так вы понимаете цели нашей сатиры? Нас что — Херст-старший из Нью-Йорка сюда прислал?!.
Распорядители почесали переносицы, переглянулись и… пригласили посланцев «Крокодила» на торжество по случаю «достижения…»
Воспоминания эти хорошо передают дух бескомпромиссного и, можно сказать, неистового отрицания всяческой бесхозяйственности, показухи, беспринципности, волокиты. Это крутое, горячее, глубоко личное отношение ко всему, что происходило на стройке, естественным образом обостряло и критический «запал» крокодильцев. Помимо «шефских приложений» к «Магнитогорскому рабочему», они выпускали на месте листовки и плакаты, выступали на рабочих собраниях, не забывая в то же время готовить очередные «порции» и для самого журнала. К примеру:
Блестящим образцом сатирической публицистики, органично соединяющей большевистскую страстность, непримиримость ко всяческому головотяпству с глубоко оптимистичным, взволнованно-радостным ощущением победного марша строителей нового мира и окрашенной теплым, добрым юмором, можно бы назвать фельетон-корреспонденцию Валентина Катаева в № 14—15 «Крокодила» за 1931 год «На голом месте…»
«Полтора года назад тут еще было абсолютно голое место»…
Именно этими знаменитыми словами начинаются почти все очерки о Магнитогорске. Когда я уезжал из Магнитогорска, мои магнитогорские друзья сухо предупредили меня на вокзале:
— Имей в виду, напишешь: «Полтора года назад тут еще было абсолютно голое место», — и твоя карьера как писателя и человека безвозвратно погибла.
— Ладно. Не погибну, — сказал я друзьям, и поезд тронулся.
* * *
Кстати, о магнитогорском вокзале.
Полтора года назад на месте магнитогорского вокзала было еще абсолютно голое ме…
Извиняюсь!..
Голого места не было. И полтора года назад не было. Вообще ничего не было.
Магнитогорский вокзал при всем моем глубоком уважении к советскому транспорту не может быть отнесен к чудесам строительной техники.
Нельзя сказать, чтобы он мог успешно конкурировать по красоте и великолепию с лучшими мировыми вокзалами. Больше того. Даже скромный кунцевский вокзал в сравнении с магнитогорским может показаться шедевром вокзальной архитектуры.
Магнитогорский вокзал представляет собой три вышедших из употребления железнодорожных вагона, уютно разукрашенных соответствующими надписями.
Но не в этом ли его прелесть?
Он как бы является скромным символом общего строительного движения. Вокзал, дескать, — и тот на колесах.
Между прочим, про магнитогорский вокзал комсомольцы сложили такую частушку:
В наших транспортных вопросах Есть один большой вопрос. Наш вокзальчик — на колесах, Только транспорт… без колес… * * *
Полтора года наза…
Виноват!
Не полтора года назад, а двенадцать часов назад! Таковы магнитогорские темпы.
Раннее утро Первого мая. Просыпаюсь в номере гостиницы (полтора года назад на месте гостиницы было абсолютно го… Ох, извиняюсь!..). Мой товарищ по номеру, магнитогорский старожил, стоит перед широким итальянским окном и пожимает плечами. Чем удивлен мой товарищ? В окно виден широкий строительный пейзаж. Экскаваторы. Тепляки. Фундаменты, подъемные краны.
— Н… нич… черта не понимаю… Гм… Хоть зарежь…
— Да в чем дело?
— Как это в чем дело? Видите?
— Пейзаж вижу.
— Пейзаж… Гм… А посреди пейзажа?
— А посреди пейзажа — большая труба.
— Большая труба?
— Ну да. Большая труба. А что?
— А ничего. Поздравляю вас! Мы оба сошли с ума и галлюцинируем. Здесь не может быть трубы. Вчера здесь ее не было.
— И тем не менее — труба. Большая железная труба. Вышиной в два порядочных дома.
— Позвольте… Ведь сегодня Первое мая. Понимаю. Понимаю. Это — первомайские штучки. Макет трубы. Не иначе. Уф! Гора с плеч!
Но каково же наше удивление, когда оказывается, что труба — не первомайский макет, а действительная, всамделишная, настоящая труба.
Ее поставили в ударном штурмовом порядке в течение о д н о й н о ч и.
— Испортили пейзаж, черти, — печально бормочет мой товарищ. — Вчера я его снимал, а сегодня снимок устарел. Никак за темпами не угонишься.
Однако эпизод с трубой — мелочь.
История с озером куда грандиозней.
В двух словах. Была крошечная речка. Курица вброд проходила. А для доменных печей необходимо воды примерно вдвое больше, чем для всей Москвы. Где же взять? В ударном порядке в 73 дня перегородили речку километровой плотиной и сделали «озеро площадью в 15 квадратных километров». Пришли кулаки из соседней станицы, посмотрели: где речка? Нет речки!
— Караул! Большевики последнюю речку у людей украли! Ограбили!
— А озеро вас не устраивает? — спросили комсомольцы и дружно запели:
Нету речки, и отлично! Вот где наши козыри! Не в ручье единоличном, А в коллективном озере. * * *
Теперь насчет магнитогорской кооперации.
Еще полтора года назад на месте магнитогорской кооперации было абсолютно голое мес…
Ах, черт! Виноват. Ну действительно было голое место. Собственно и сейчас гол…
Опять!.. Я извиняюсь. Место не было голое. И сейчас не голое… Наоборот. Магнитогорская кооперация работает мощными толчками, так сказать, периодами.
Был, например, недавно так называемый апельсиновый период. Магнитогорск задыхался от обилия апельсинов. Магнитогорск был превращен в Сорренто. А кооперация все крыла и крыла апельсинами, пока население не взмолилось:
— Довольно!
И апельсинный шквал утих так же внезапно, как и начался.
Но зато начались так называемые икорные заносы. Паюсную икру ели все. Даже местные тихие, маленькие, похожие на мышей лошадки с отвращением отворачивались от соблазнительного деликатеса.
Население снова взмолилось:
— Довольно икры!
Икра схлынула. Но зато начался буран кофе-мокко.
И так далее.
* * *
Сейчас в Магнитогорске 85 000 человек.
А полтора года назад здесь было голое место.
Да, да! Опять! Именно голое место.
Было голое место, а теперь — город.
Пусть я погибну как писатель и человек, но факт.
— На голом месте большевики строят мировой гигант.
И построят. Будьте уверены!
