Читать «Революция, которую мы ждали» онлайн - страница 73

Потом стали смотреть более детально: например, связь между двумя полушариями головного мозга; были открыты и другие способы исследований, как, например, ядерный магнитный резонанс. Было показано, что счастье связано больше с активностью левого полушария, чем правого, и меньше — с активностью миндалевидного тела… Но мне никогда не казались эти вещи важными для науки или же для медитации. Они представляют собой дополнения к потоку научных знаний, но не всякое увеличение потока научных знаний является важным вкладом в науку как науку.

Вопрос о том, насколько важна медитация для науки, заставляет меня спрашивать себя, какой урок могла бы получить наука от сближения с медитацией в отношении подхода.

И мне кажется важным, что как способность приобретать знания, так у нас есть интуиция; и так же, как мы можем исследовать сознание с помощью науки, то есть интеллектуально, мы можем изучать сознание сознанием, используя феноменологический метод, эмпирически.

Для науки в целом субъективный опыт не был значимым, как и интуиция, за исключением источника великих индуктивных умозаключений. Дедукция очень проста, индукция очень сложна, и для неё нужна интуиция.

Недавно толстая книга психолингвиста Стивена Пинкера о разуме сильно привлекла моё внимание. Убедившись, что в ней много очень ценной информации, я решил поискать по оглавлению, что там говорится о сознании, и обнаружил всего две или три страницы на эту тему — в такой толстой и важной книге по психологии. Однако я нашёл на этих страницах несколько правильных идей: например, у орлов очень хорошее зрение, позволяющее им видеть с большого расстояния, что творится на земле, и находить свою добычу, вплоть до насекомых, но слух во время охоты они не используют. И Пинкер проводит следующую аналогию: «У людей хорошо развито интеллектуальное зрение, но не используется слух, чтобы понимать сознание». И мне понравилось это наблюдение, скромно признающее границы науки.

Только часто случается, что люди из научного мира считают, что мы немного потеряем, если отбросим то, что разум не может выразить. А люди интуитивные, наоборот, чувствуют, что учёные как раз многое теряют, ибо тот, у кого пробужден интуитивный способ восприятия жизни, или чувство внутренней обусловленности, когда он открыт дороге опыта, может приблизиться к зрелости, ведущей к мудрости и полноценной жизни.

Ученым полноценная жизнь не всегда дается. Даже когда они хотят сформулировать свои идеи об этических, эстетических или религиозных вопросах, они всегда напоминают второсортных мыслителей, выдающих сомнительные истины — может быть, правильные, а может быть, и нет… Кому-то высказывания Канта об эстетике могут показаться немного нелепыми. Или суждения Гегеля. Самые великие философы произносят банальности. В отличие от них изречения святых, побуждаемые любовью, или великих творцов — это мы ценим как первоисточник. То, что говорит Бетховен об эстетике, мы считаем авторитетным мнением, потому что оно идет от «компетентного органа»: гений, создавший музыку, понимает её.