Читать «Линии разлома» онлайн - страница 34

— Извини, миленький, ты делаешь мне больно.

Потом самолет стал подниматься, тут я запаниковал уже по-настоящему, меня распластало, вдавило в сиденье, да вдобавок еще этот стук в висках! Люди вокруг вели себя так, будто ничего не происходит: они читали, болтали, смотрели в окно, а во мне бился, рвался из глотки вопль, я скорчился всем телом, стараясь не выпустить его наружу, но он разрывал мне грудь, полет — это же пытка, желудок подкатывает к горлу, меня сейчас вырвет, «Мама, мама!», ох, мне хотелось закричать: «Как ты можешь позволять, чтобы со мной делали такое?» — совсем как Иисус, он ведь, когда его гвоздями приколачивали к кресту, тоже возопил: «Боже мой, Боже мой, почему ты меня оставил?»

— Оп-ля — держи, мой ангел, — сказала мама. Она достала из кармашка на спинке сиденья напротив белый бумажный пакет и раскрыла его перед моим ртом. Я был потрясен. Выходит, люди заранее знали, что полет может вызвать рвоту, постановили, что беда невелика, и предоставляют в твое распоряжение бумажный пакет для блевотины? Но ведь блевать — это кошмар, это грубо противоречит тому, что должно происходить с пищей, попавшей в желудок. Рвота — не что иное, как хаос, подобие Вселенной, какой она была, прежде чем Бог заинтересовался ею. Я испытал все — озноб и тошноту, мне открылся подлинный смысл слов «холодный пот выступил…» и т. д., но меня так и не вырвало, ведь я ничего не ел за завтраком. Мама ласково подула мне на лоб, и худшие симптомы помаленьку отпустили, но я не мог даже подумать о том, что мне предстоит пережить это еще три раза — в Нью-Йорке мы сделаем пересадку, чтобы ПРА смогла присоединиться к нам и дальше лететь вместе, стало быть, всего выходит четыре взлета: два на пути туда и столько же на обратном.

Все это путешествие — сущий ужас, я не желаю, чтобы меня видели таким, когда я при всем честном народе судорожно цепляюсь за мамину руку от малейшего толчка. Я хочу, чтобы это кончилось. Хочу уничтожить этот самолет с его оглушительным гудением, тряской и сотнями пассажиров, потеющих и отравляющих воздух своим несвежим дыханием, с их ревущими младенцами, с жирными немками, что теснятся в очереди перед туалетом, и стюардессами, у которых, когда они улыбаются, морщится кожа вокруг глаз… щелкнуть бы пальцами, и чтобы все это исчезло, а мы р-раз — и очутились в Германии, на земле.

В Нью-Йорке после стольких лет разлуки мать и дочь встретились наконец, но все выглядело совсем не так, как изображают по телевизору, — никаких слез, вздохов и душераздирающих восклицаний. Встреча произошла в самолете, ведь для нас Нью-Йорк не более чем промежуточная посадка: мы даже не имели права выйти из салона. И к тому же бабуля Сэди со своими парализованными ногами и встать-то не могла, когда в дверях показался белоснежный ореол волос ПРА, она ей только рукой помахала, а ПРА, подойдя к нам, этак легонько, мило чмокнула каждого, всех одинаково, не важно, сколько не виделись — четыре месяца или четырнадцать лет. Потом она двинулась дальше по проходу, ее место было в самом хвосте салона. И снова — кошмар взлета.