В марте 1905 года Государь сообщил членам Святейшего Синода о своем решении готовить восстановление патриаршества и созыв Собора. Синодалы начали готовить документы. 22 марта 1905 года в Синоде была составлена записка к Государю о необходимости восстановления патриаршества. В записке Синод, ссылаясь на каноны (например, 4-е и 5-е постановления Никейского Собора, где говорится о созыве Поместных Соборов каждые полгода), обосновывал необходимость созыва Поместного Собора, на котором необходимо избрать патриарха. Состав Синода должен быть изменен, избираться он должен на Соборе и действовать как орган при Патриархе, а не при Государе. Победоносцев (главный противник восстановления патриаршества) был обескуражен тем, что Синод, столько лет бывший ему полностью послушным, выступил против него.
31 марта 1905 года Николай II, познакомившись с запиской синодалов, наложил резолюцию о готовности созвать Собор в благоприятное для сего время. Думаю, что тогда это не было отговоркой. Император действительно поддержал идею созыва Собора. Видимо, в тот же день, 31 марта 1905 года он и встретился с синодалами. Вероятно, на той встрече присутствовали известные сторонники восстановления патриаршества: товарищ обер-прокурора Святейшего Синода — Саблер Владимир Карлович; митрополит Петербургский Антоний (Вадковский), митрополит Московский Владимир (Богоявленский), митрополит Киевский Флавиан (Городецкий); архиепископ Литовский Никандр, архиепископ Ярославский Иаков, архиепископ Могилевский Стефан, архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский); епископ Псковский Арсений (Стадницкий), епископ Волынский Антоний (Храповицкий).
Известный церковный писатель С. А. Нилус приводит в своей книге рассказ одного из архиереев, участвовавших в той судьбоносной встрече в Святейшем Синоде [19]:
Когда закончилась наша зимняя сессия, мы — синодалы, во главе с первенствующим Петербургским митрополитом Антонием (Вадковским), как по обычаю полагается по окончании сессии, отправились прощаться с Государем, и преподать Ему на дальнейшие труды благословение, то мы, по общему совету, решили намекнуть Ему в беседе о том, что не худо бы в церковном управлении поставить на очередь вопрос о восстановлении патриаршества в России, упраздненного Петром I. Каково же было удивление наше, когда, встретив нас чрезвычайно радушно и ласково, Государь с места Сам поставил нам вопрос в такой форме:
«Мне, — сказал Он, — стало известно, что теперь и между вами в Синоде, и в обществе, много толкуют о восстановлении патриаршества в России. Вопрос этот нашел отклик в моем сердце и крайне заинтересовал меня. Я много о нем думал, ознакомился с текущей литературой этого вопроса, с историей патриаршества на Руси и его значения во дни великой смуты междуцарствия и пришел к заключению, что время назрело и что в России, переживающей новые смутные дни, патриарх и для церкви, и для государства, необходим. Думается мне, что и вы в Синоде не менее моего были заинтересованы этим вопросом. Если так, то каково ваше об этом мнение?»
Мы, конечно, поспешили ответить Государю, что наше мнение вполне совпадает со всем, что Он только что перед нами высказал.
«А если так, — продолжал Государь, — то вы, вероятно, уже между собой и кандидата себе в патриархи наметили?»
Мы замялись и на вопрос Государя ответили молчанием.
Подождав ответ и видя наше замешательство, Он сказал:
«А что, если я — как вижу, вы кандидата еще не успели себе наметить или затрудняетесь в выборе, — что, если я сам вам его предложу, что вы на это скажете?»
«Кто же он?» — спросили мы государя.
«Кандидат этот, — ответил Он, — я. По соглашению с Императрицей я оставляю престол моему сыну и учреждаю при нем регентство из Государыни Императрицы и брата моего Михаила, а сам принимаю монашество и священный сан, с ним вместе предлагаю себя в патриархи. Угоден ли я вам, и что вы на это скажете?»
Это было так неожиданно, так далеко от всех наших предложений, что мы не нашлись, что ответить, и… промолчали. Тогда, подождав несколько мгновений нашего ответа, Государь окинул нас пристальным и негодующим взглядом; встал молча, поклонился нам и вышел, а мы остались, как пришибленные, готовые, кажется, волосы на себе рвать за то, что не нашли в себе и не сумели дать достойного ответа. Нам нужно было ему в ноги поклониться, преклоняясь пред величием принимаемого им для спасения России подвига, а мы… промолчали.
С той поры, — продолжает свой рассказ С. А. Нилус уже от себя, — никому из членов тогдашнего высшего церковного управления доступа к сердцу Цареву уже не было… между ними и его сердцем утвердилась непреодолимая стена, и веры им в сердце его уже не стало, оттого, что сердце Царево, истинно, в руце Божией, и благодаря происшедшему въяве открылось, что иерархи своих сил искали в патриаршестве, а не яже Божиих, и дом их был оставлен пуст… [19, с. 758–761].
