Читать «Китай: страницы прошлого» онлайн - страница 247

Воспитание в старой китайской школе имело ряд особенностей, которые, на наш взгляд, выражаются в следующем.

Учащимся внушалось, что китайская наука, воплотившаяся в конфуцианских канонах, во всех отношениях превосходит науку других народов и является высшим достижением человеческой мысли. На эту сторону воспитания обращали внимание многие наблюдатели. Русский дипломат и китаевед И. Коростовец в конце XIX в. отмечал: «Хотя китайцы вообще признают превосходство западных наук, открытий и изобретений новейшего времени, но подчас обусловливают такое признание весьма неожиданными аргументами. Так, многие из числа ученых и образованных китайцев готовы утверждать, что некоторыми изобретениями, коими так кичатся европейцы, они обязаны китайским ученым, додумавшимся до них еще тогда, когда западные народы пребывали в первобытном состоянии». И далее: «Указывая на необходимость введения европейских наук, эти лица выражаются примерно так: „Мы желаем воспользоваться знаниями западных людей, ибо знаем, что их научные сведения и изобретения заимствованы у наших мудрецов. Все, что Европа сделала в научной области, сделано при нашей помощи“».

Оценивая качества китайского воспитания, П. Я. Пясецкий в 1904 г. сделал такой вывод: «Важнейшее из них именно то, которое создало и поддерживает великую стену — в переносном смысле, — ограждающую Китай от воздействия на него европейской культуры, это качество — китайское самомнение и убеждение в собственном превосходстве. Китаец уверен, что все китайское лучше некитайского, и не в состоянии представить себе, что на свете есть что-либо другое превосходнее его родного. Воображая себя совершенным, китаец, естественно, питает отвращение к мысли о преобразовании, тем более что непрошеным реформатором является „заморский черт“, как в Китае величают европейцев; на последних китаец смотрит со смешанным чувством любопытства и презрения, как мы смотрим на клоуна или фокусника, удивляясь их ловкости, но не думая приравнивать их к себе. За европейцем китаец признает практическую смекалку и технические познания, готов пользоваться его услугами для реорганизации армии и флота, для устройства арсенала или фабрики, но он никогда не поверит, что государственный строй в Европе лучше, правосудие устроено правильнее и гуманнее, философия и религия глубже и т. п. Консерватизм китайца переходит в косность, он благоговеет перед стариной и черпает в ней указания и советы для настоящего; он страшится реформ, как бедствия, и оцепенел в своей своеобразной культуре, давно отжившей свое время».

И хотя авторы приведенных высказываний применяют слово «китаец», речь, конечно, шла о тех, кто стоял над китайским народом.

Идеалом, достойным подражания, в феодальном Китае считалась китайская древность. Помыслы учащихся были устремлены не в будущее, а в прошлое. «Легенды из прошлого, — писал в 1895 г. американский китаевед Р. Грейвс, проживший в Китае сорок лет, — кажется, больше интересуют китайских учителей, чем планы на будущее. Это почитание прошлого иной раз выглядит смехотворным в глазах иностранцев. Даже более прогрессивные учителя, которые желают защитить современные нововведения, считают необходимым в ущерб народу заявить, что нужно в жизни вернуться к прежним векам».