Читать «Русские дети (сборник)» онлайн - страница 345

30 мая 1999 года в День Святой Троицы мы с внуками Петром (14 лет) и Таней (11 лет) причастились Святых Христовых Таин. А вечером Таня нам рассказала, что она видит бесов, они её пугают, влетая в окно. При этом они не разрешают ей говорить о них, иначе грозятся убить. Обеспокоенные, мы повели её на следующее утро, в Духов день, в Крестовоздвиженский храм на исповедь к игумену Тихону. Таня ходила в воскресную школу и часто исповедовалась у отца Тихона, но о бесах умалчивала, не считая грехом. И в этот раз она не хотела ему говорить, даже упиралась. Мне пришлось силой её подвести. Батюшка долго с ней разговаривал, а мне велел её каждую неделю причащать.

После службы родители повели Таню, она просила купить ей кофточку и ещё кое-что модное. А вечером, когда Таня с мамой встала на молитву, вдруг из букв молитвослова на неё стали нападать бесы. Она хватала то один, то другой молитвослов, но из всех, из всех букв лезли на неё страшные враги. Она не выдержала и убежала в комнату, где нет икон. Закричала, что они её кусают, ноги отгрызают. Затем началось ещё более страшное, она стал терять сознание. У неё начали выкатываться глаза и выпадать язык, словно её душили физически. Ей дали крещенской воды, зажгли свечу. Она кричала, что водой её отравят, а свечой сожгут. Кричала громко, что они влезают в неё через уши, глаза и рот. Когда это случилось, дочка позвонила мне. Уже в трубку я услышала нечеловеческий крик Тани. Бросилась бегом к ним, слава богу, они живут в пятнадцати минутах ходьбы. Когда вошла, меня как добрый Ангел мой надоумил спокойно распорядиться: Петру читать молитву «Да воскреснет Бог…», матери читать Святое Евангелие и «Отче наш», отцу читать 90-й псалом «Живый в помощи». А сама встала над ней и стала читать молитву схиигумена Саввы: «Именем Господа Иисуса Христа и его страданий за род человеческий изыди, враг рода человеческого, из рабы Божией Тани навеки и в преисподнюю». Конец молитвы мне как будто кто-то продиктовал. Затем облила Таню водой, она через какое-то время затихла немного, затем начала просить ещё воды, пила с жадностью. Попросила принести Иерусалимскую икону Богородицы (я привезла её со Святой земли). Икона большая, она ей закрыла лицо. Потом начала громко звать Господа и Матерь Божию. Просто кричала много раз: «Я православная, я христианка, я не хочу к вам. Господи Иисусе Христе, спаси меня. Пресвятая Богородица, спаси меня!» При этом мы не переставали читать молитвы. Маленький братик (четыре года) Иван бегал и кричал:

– Господи, спаси Танюшку!

Дочь предлагала вызвать «скорую», я не согласилась. Всё это продолжалось в течение пяти часов (с 10 часов вечера до 3 ночи). Пока она не замолкала, мы молились. Наконец она начала кричать:

– Они вылезают из меня через рот (при этом рот раскрывала так, что чуть челюсти не вывернула), через глаза (один глаз ослеп), через уши.

Мы видели только её действия и слышали её слова.

Нам было не до сомнений, мы продолжали молиться, каждый своей молитвой, всю Таню залили крещенской водой, кропили квартиру, зажгли иерусалимские свечи. И вот в три часа она уже спокойнее сказала:

– Все вышли.

Обмякла и будто умерла. Пульс бился почти нормально, мы решили, что она уснула. Но вскоре поняли, что просто она не могла двигать ни одним мускулом, только моргала глазами. Так прошло немного времени, и она действительно уснула, а я до девяти часов утра читала над ней Псалтирь.

Утром она открыла глаза. И я тихо, как с больной, заговорила с ней:

– Как ты себя чувствуешь, Таня?

Она так тихо, кротко ответила:

– Таня умерла, а я не Таня. Я – Божья.

На вопрос «кто ты?» она не ответила, а закрыла глаза рукой. Оказалось, она ничего не знает из земной жизни. Ничего. Не знает наши имена, но сказала, кто из нас мама, бабушка, брат, папа. Встала, стыдливо закрываясь простыней, хотя мы были с ней вдвоём. Нашла мою длинную юбку, которую я ещё не носила, мою кофту с длинными рукавами, платок. И действительно, это уже не Таня, потому что та любила одеться модненько и не раз плакала, выпрашивая у матери обновки. Повела её на кухню, она не знает квартиры. Посадили кушать, а она не понимает, что это такое – пища, не знает, как есть. Дали ей немного картошки и сосиску кусочками порезали (она очень сосиски раньше любила), но она взяла кусочек картошки и смотрит на меня. Я тоже взяла и съела. Она чуть поела, а сосиску сразу отодвинула, мяса с тех пор она не ест. Есть и пить ей было больно из-за горла. Мы повезли её в храм к отцу Тихону. Все в слезах. Он принял нас, повёл сразу в храм. Молился над ней. Сказал:

– Она чистая, её отчитывать не надо. Надо чаще причащать.

После обеда мы повели её к участковому врачу, попросили посмотреть горло. Она была удивлена: все горло как когтями распорото. Мы ей всё рассказали, она знает нашу семью уже четырнадцать лет, и Таню, и Петра знает с рождения. Мы просили её не говорить никому причину нашей болезни. Диагноз – амнезия (ничего не помнит). Когда ехали в автобусе от врача, заиграла музыка, Таня шарахнулась от неё, за крыла уши. Боится громких разговоров тоже.

Предложили ей пойти на обследование. Коротко сказала: «Нет». Слов, кроме «нет» и «да», словно не знает. Но очень быстро всё усваивала, даже если мы между собой говорили, она всё запоминала. Вечером я стала молиться, и она со мной. Оказалось, она знает молитвы, читает молитвослов и Псалтирь даже по-старославянски, чего раньше не умела. Молилась с удовольствием, а когда у меня во время молитвы вдруг мысли посторонние возникали (молитва рассеивалась), она меня дёргала: «Ба, ты не молишься». Ну, думаю, раз читаем, то это уже хорошо. Даю ей учебник 5-го класса, который она окончила несколько дней назад. Прошу почитать, а она не может. Даже одного слова не может прочесть, если книга нецерковная.

Стала выяснять, что и кого помнит из школы, оказалось, ничего и никого. Зато всех помнит из воскресной школы: и детей, и учителей. Помнит всех священников и всё, что есть в храме: вещи, одежду, служителей всех называет, которых раньше и не знала. Потом она говорить стала, как трёхлетний ребёнок, не выговаривая звуки, коверкая слова. Но эти же звуки чётко произносила в молитве. Спрашиваю:

– Из чего ты пьёшь?

– Из сяшки.

– Из чего причащают в храме?

– Из Чаши, – да ещё прибавит, что причащают Телом и Кровью Господа и при этом стоят Ангелы и Сам Господь.

– А ты видела?

Закрывает глаза рукой, не отвечает. Не выговаривает «р», а в пении «Радуйся, Радосте наша…» звуки все произносит очень чётко.

Пришли в Знаменский храм. Чувствует себя как дома. Ко всем иконам приложилась и мне велела. Встретили батюшку Николая. Мать Тани спросила у него:

– Она будет нормальная?

Он ответил:

– Она нормальнее нас с вами!

– А учиться она будет?

– Сейчас об этом беспокоиться не надо.

– А к психиатрам её вести нужно?

– Не нужны ей психиатры! – даже возмутился батюшка.

Но мать опять за своё, мол, надо всякие справки мирские, потребуют в школе. Тогда он согласился:

– Ну, сводите.

А Таня ничего не слышала, она готова была прижаться к батюшке, так и стояла со сложенными для благословения ладошками. Спала со мной, никуда меня не отпускала, часто ложилась головой на колени. Повели её к причастию через день. Отца Тихона не было. Исповедовал отец Геннадий. Она меня спросила, что исповедовать. «Грехи», – говорю. «А у меня нет грехов, – ответила она. – Буду исповедовать грехи рода и человечества». Батюшка был удивлён. Но я недалеко стояла и объяснила ему, что у девочки амнезия и её надо часто причащать.

Участковый врач сказал, что такое может быть при шизофрении, энцефалите. Сдали анализы. Ничего не нашли в крови. А голову просвечивать она не давала.

Утром мне рассказывает, что ночью во сне летает с Ангелом в рай. Говорит, как там хорошо. Видела Богородицу, Господа, святых, особо батюшку Серафима. И так несколько ночей подряд. Привели вновь к отцу Тихону, она ему тоже рассказала про рай. А он ей говорит:

– Ты уж не летай туда, поживи пока на земле.

Утром она с грустью мне рассказала, что Господь её в рай не пустил. Сказал:

– В послушание батюшке Тихону пока поживи на земле.

С тех пор она сны про рай не видела.

Услышала, что мать называет младшего братика Ванькой, и говорит ей:

– Будете называть Ванькой, вырастет Ванька. Будете называть Иваном, вырастет Иван, а будете называть Иоанном, вырастет Иоанн, Богу угодный.

Я привела её к себе в дом, в мою комнату. Ей очень понравилось, назвала маленькой церковью (у меня иконы по всей стене). Сразу сделала замечание, что они в пыли. А я уже несколько дней с ней, дома не была. Ну, я сразу намочила тряпочку пыль убрать, а она спрашивает:

– Что ты делала этой тряпочкой? Ею нельзя иконы протирать. Это святыни. Нужно совсем неиспользованную тряпочку.

Сама все протёрла и расставила. Объяснила мне, что закрывать один лик другим нельзя, лучше совсем убрать иконочку, хорошо подарить кому-то. Потом рассказала, что, когда она была у Господа в раю, Он показал ей зал с крестами и сказал:

– Один твой. Ты свой уже пронесла. Будешь отвечать за грехи бабушки, мамы, папы, брата Петра и дяди Андрея.

А креста снохи там нет (она не крещеная), и у братьев Михаила и сродного Даниила пока нет (они младенцы – четыре и три года).

После того как отец Тихон не разрешил ей в рай летать по ночам, она сказала, что теперь можно голову просветить, а до этого там был Ангел. Повели её на анализы. Смотрели на трёх различных аппаратах, анализировали и ничего не нашли: ни шизофрении, словно даже и лёгкого испуга не было в недавнем времени. Сказали, что амнезии быть не должно, девочка здорова. Ещё её обследовали психолог, психиатр и определили интеллект пятилетнего ребёнка. Когда психолог задала задачку о магнитофонах, решать отказалась: «Плохо. Давай про карандашики».

А когда задали вопрос, чем похожи вино и пиво, она возмутилась и строго говорит:

– Нехорошо такие вопросы ребёнку задавать.

Психиатр констатировала:

– Психических заболеваний нет.

Конечно, врачам о нападении мы не говорили. Сказали, что были судороги. Иначе могли обвинить Церковь, что, мол, довели ребёнка. Хотя особого рвения к молитве у неё до этого не наблюдалось. Была как все. Иногда уклонялась даже от вечерних молитв, в храм не хотела идти, пост нарушала, была болтлива, капризна, часто не слушалась. С младшим братом дралась, старшего могла и обозвать. Но была ласкова, любила животных, отзывчива на чужие боли и горести. То есть обычный ребёнок, каких я видела сотни, работая в школе учительницей более сорока лет. Теперь я смотрела на неё и видела, что Господь сотворил чудо. Её поведение соответствовало всем заповедям евангельским. Причём даже глазами и ушами не согрешала, чуть чего, она их просто закрывала.

Стали мы выяснять, какая у неё есть одежда, что она будет носить. От всего отворачивалась. От праздничного платья из коллекции «Барби» шарахнулась со страхом, а ещё несколько дней назад была в нём на вечере по окончанию 5-го класса. Но это было раньше. Выяснилось, что ничего она не наденет, кроме моей длинной юбки и кофточки с длинными рукавами.

Интересно ещё и то, что она чувствовала, чья это одежда. Раньше у неё были футболки и обувь, подаренные девочкой из состоятельной семьи. Я их перестирала, раньше она их носила с удовольствием, а теперь сказала:

– Плохой человек носил.

А когда девочки пришли её проведать, она потом сказала, что приходила та, которая отдала футболки. Спрашиваю, чем же она плоха. А Таня говорит, что дома у них плохо и «грязи» (так звала деньги) плохие.

Про братьев сказала, что Пётр много нагрешит против Бога, потом будет монахом и будет всю жизнь замаливать свои грехи; а Иоанн, если сразу отдать в духовную школу, будет праведным, иеромонахом, и будет отмаливать род.

Физическое её состояние зависело от нашего поведения. Например, мать с отцом сидят и разговаривают об одной женщине с работы. По нашему разумению, они её не осуждали, а просто вроде говорят о ней. А Таня упала, дыхание её прервалось, только крикнула:

– Дайте икону!

Пётр мигом принёс ей икону Божией Матери. Она ею лицо закрыла и, полежав немного, сказала, что жить ей здесь оставалось несколько секунд и что её опять спасла Богородица. А почему так с ней, она не говорила. Мать сама догадалась, очень уж привычен грех осуждения.

Потом Пётр согрешил ропотом на отца. Какими выражениями, он нам не сказал. А у Тани отнялся язык. Она онемела и знаками показала, что Пётр должен читать канон покаянный Иисусу Христу. Пётр на коленях начал читать, Таня рядом сидит и головой качает, у самой слёзы в глазах. Он не кается. Тогда я ушла в другую комнату и тоже стала читать канон, помолившись перед этим. Половину прочла. Таня прибежала ко мне и шёпотом, но словами говорит:

– У вас получилось вместе. Господь меня простил.

Вот так мы познавали силу греха.

Потом она запросилась в Дивеево к батюшке Серафиму. Сама попросила благословения у отца Тихона.

До нападения она видела сон, что в лесу заблудилась, на неё напали двое мужчин, которые когда-то батюшку Серафима били, и он её спас. Устыдил их, напомнив их покаяние. Привёл её в пустыньку, и она там ночевала. А утром батюшка вывел её и, показав на восходящее солнце, сказал:

– Иди к солнышку, и дома будешь.

Она пошла и нашла дорогу домой. Оказалось, что сон она помнила.

Когда стали собираться в поездку, обнаружили, что обуви у неё нет. Надо на рынок. А там она зажала лоб рукой и заплакала:

– Вам хорошо, что не видите ничего. Здесь совсем нет ни одного Ангела, а бесы до облаков.

И побежала. Я говорю:

– Танечка, закрой глазки, я доведу тебя.

А она мне:

– Я же и с закрытыми глазами вижу.

Так тогда с ней ничего и не купили.

И ещё за эти дни два раза видела не глазами. На вокзале испугалась одного пьяного. Когда спросили, сказала, что он весь облеплен страшными бесами. А у других на плечах на одном Ангел, на другом бес. Мне говорит:

– И у тебя, бабушка, сидит бес, и ты его слушаешь иногда, а Ангел в это время плачет. А у маменьки бес больше Ангела.

Видела какой-то свет над головами и говорила:

– Папенька, когда ты сердишься, у тебя над головой вместо белого становится красное. А у маменьки мутно-коричневое, не прозрачное.

Ей очень трудно было так жить. Потом таких видений у неё не стало совсем. И вот мы поехали в Дивеево. Было трудно, её рвало от музыки в вагоне и в автобусах. Люди разные, и от некоторых у неё сразу температура повышалась. Но, слава богу, наконец доехали. Только вышли из автобуса, Танюшка радостно воскликнула:

– Как здесь хорошо. Вот бы всё время здесь жить!

Приложились к мощам, исповедовались, причастились, два раза соборовались, искупались в источниках Казанской иконы Божией Матери, батюшки Серафима. Прожили три дня (мать, брат Пётр, Таня и я). После соборования Таня очень просилась вновь на Казанский источник, мы не соглашались, так как после соборования купаться не благословляют. Она настаивала со слезами. Мы повели её хоть ноги обмыть. Пришли, а там батюшка, молодой иеромонах. Таня к нему:

– Благословите, батюшка, искупаться, чтобы мне не во грех, я пособоровалась сегодня.

Он спросил имя и был удив лён, что она Таня.

Позднее он рассказал, что не хотел идти на источник, а ноги сами его принесли туда и это у него третья отроковица Таня в подобном состоянии. Батюшка принял большое участие в жизни Тани. Он дал нам адрес своей духовной дочери, у которой свой дом в Дивеево, и пригласил приезжать. Прошёл с Таней по Царицыной канавке с молитвой сразу за игуменьей Сергией с монахинями. Таня была очень счастлива.

Встретились мы и с игуменьей Сергией. Она очень заинтересовалась и сказала, чтобы Таня приехала к ним в шестнадцать лет, а пока ей надо чаще ходить в храм и бывать на службах. У нас заранее были взяты билеты в Москву, в Свято-Троицкую Сергиеву лавру. И мы поехали далее, но чем дальше от Дивеева, тем Танюшке становилось хуже и хуже, у неё заболели ножки.

Утром на вокзале в Москве стало ещё хуже, но мы всё же поехали в лавру. А там у неё совсем ноги отнялись. Приложились к мощам преподобного Сергия и побывали на отчитке у отца Германа. У Тани сильные боли в ногах, она не давала до них дотронуться. А отцу Герману помогала молиться, петь и была радостной (хотя вокруг было много бесноватых, крики и т. д.). После, подходя ко кресту, мы спросили у батюшки Германа, что нам делать, у девочки ножки отнялись. Он сказал:

– Кайтесь, за грехи рода вашего страдает ребёнок.

Мы снова:

– А что теперь-то делать, ведь мучаемся!

Он говорит:

– Кайтесь вы, что я-то могу?

Вокруг Тани всегда находился кто-нибудь, кто ей помогал. И здесь её вынесли на руках и до электрички довезли. Подъезжаем к Москве и вновь не знаем, как её нести. Ноги трогать не даёт, ступать не может. И тут подошёл какой-то юноша, красивый, волосы длинные, каштановые, в светлой одежде. В нашем вагоне его не было. Предложил помочь. Таня обвила ручонками его шею и даже не чувствовала боли. Он как пушинку донёс её до медпункта. На вопрос, не надо ли какой помощи, сказал: «Пусть помолится за Георгия» – и быстро ушёл. Я выскочила следом спросить, во здравие или за упокой молиться, но его уже не было. До сих пор Таня утверждает, что он весь светился и это был её Ангел-хранитель.

В медпункте ей не помогли. Медсестра там оказалась верующая, у неё на столе икона Божией Матери стояла, она сказала, что это не физическая болезнь, и дала ей валерьянки. Боль чуть утихла. Мы её на тележке для багажа перевезли к вагону и поехали домой, не побывав больше нигде. В поезде Таня очень мучилась.

Но чем она отличалась от себя прежней в болезни? Теперь она не жаловалась, не стонала. Но лицо и поза были такие измученные. Ноги болят до поясницы так, что тронуть больно. На руках нужно нести в туалет, сидеть не может, даже пальчиком не пошевелить. Когда уснёт, сразу разгибает и сгибает ноги свободно, а проснётся и снова не может. Вспоминать ничего не вспоминает, а заново учится всему. А мы учимся у неё.

Мать очень захотела сушёной рыбы и купила. Таня увидела, заплакала:

– Убили, высушили, съесть хотят. Нельзя, она живая должна быть.

Укутала рыбку в платочек и баюкает. Мать злится, расстраивается. Вдруг Танюшка быстро заснула. Спала минутку. И сразу подаёт рыбу матери:

– Ангел сказал, чтобы ты съела, а то больше нагрешишь.

Мать уже хотела голову рыбке открутить, но увидела взгляд Тани и бросила рыбу:

– Не хочу и не могу её есть.

А Танюшка своё:

– Кто-то должен её теперь съесть или в землю зарыть.

Отдали соседке.

Дома ей сделали коляску и возили в ней. Две недели прошло. Вызывали врачей, приезжали невропатологи. Говорят, реакции все нормальные, должны ноги ходить.

Вот мать пошла в храм на исповедь. Написала всё на бумажке, а отца Николая не оказалось. Только она пошла в храм, Таня вдруг встала и начала сразу бегать. Встретила маму у дверей и говорит:

– Маменька, твои грехи были в ножках, а теперь нет.

А мать ещё не исповедовалась, а только грехи написала. Потом она сходила на исповедь.

Приходили к ней девочки, бывшие подруги, из любопытства, ей становилось плохо. Она их не помнила, и мы потом не решались пускать детей. Даже с братом Иваном ей общаться было трудно. «Ванечка, нельзя так, грех», – только и слышали от неё. Защитить себя не могла, даже словом. Потом плохо стали складываться отношения с матерью, которая не могла сразу оставить свои привычки к курению, раздражению и т. д. А Тане от этого было плохо.

Она снова стала проситься в Дивеево: «Не увезёте, я здесь умру». Пришлось собираться. Она убедила меня, что ничего плохого с ней в дороге не будет. Но я всё же взяла с собой Петю.

Доехали и правда хорошо. У бабы Раи (духовной дочери отца Иоанна) нас ждали. Как-то знали, что мы приедем ещё в этом году. В Дивеево хорошо: храм, службы, источники, мощи батюшки Серафима. Здесь мы увидели первый раз старца Иеронима из Санаксарского монастыря. Когда Таня подошла к нему под благословение, он сразу спросил: «Как мать твою зовут?» Потом нам предложили пожить в посёлке Сатис в четырнадцати километрах от Дивеево, но в двух километрах от источника батюшки Серафима.

Жили мы у одинокой благочестивой бабушки Августы. Весь дом в иконах, сама она поёт на клиросе небольшого храма в честь иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Часто ходили на источник по лесу, где батюшка Серафим хаживал (недалеко и до Сарова, но там закрытая зона). Вода очень холодная, но Таня окуналась по двенадцать раз.

В Сатисе мы познакомились с православными христианами, молились у них, когда не служили в храме, там были и детки: две девочки и мальчик, любившие молиться. У них и наставник нашёлся – благочестивый человек Георгий, много повидавший святых мест. Даже у святителя Николая, Мирликийского чудотворца, был и помазывал деток святым маслом оттуда. Они читали Евангелие, Псалтирь, жития святых, рисовали, играли. Игры у Танюшки были в монастырь или в скит, рисовала монахинь и играла.

В августе приехал протоиерей Александр с матушкой Ириной и двумя девочками. Они жили у нас и тоже подружились. Но через несколько дней Таня начала блажить. Сделалась совсем блаженной. Иеромонаху Никанору, служившему в храме, говорит:

– Дай скуфеечку поносить.

А он даёт. В храме, говорит, у тебя лают и кричат, тебя ругают, а ты не слышишь. Батюшка подходил к ней и говорил:

– Помолись, отроковица, о бабушке, да дарует ей Господь покаяние.

Или ещё что-нибудь такое. А когда собирались среди недели на молитву у соседей, она ползала по полу и целовала всем ноги. Потом батюшка Никанор объяснял всем, что она показывает, как надо смиряться друг перед другом.

Раз взяла свечку и говорит:

– Радуйтесь, благодатный огонь кончается!

Я ей возразила:

– Чему же радоваться?

– Ты, бабушка, что, не понимаешь? Господь придёт!

И ещё берет пирожки, ломает, даёт кошке понюхать, потом нам:

– Ешьте, мы хуже кошки, Мурка не грешит.

Сидит, рисует, устала, а девочки ей говорят, чтобы она отдохнула, мол, завтра дорисует. Она же не соглашается:

– Я завтра уже не смогу, у меня ручки и ножки не будут работать.

Каково было удивление всех, когда утром ноги её не ходили, а ручки все извело, вывернуло. На позвоночнике позвонки в трёх местах отошли друг от друга. И снова колясочка и судно, и лежание.

Надо было вызывать мать и уезжать. Но с Августой, у которой мы жили, вдруг случился инсульт. Она тоже слегла, не могла и голову поднять. А у неё всё готово к пострижению в инокини Дивеевского монастыря. Ей срочно шьют одеяние, а мы с Таней за ней ухаживаем, так как Таня ползать по дому начала. Одно плохо – подползёт, окно откроет, мух напустит, а бить их не даёт, а выгнать их трудно.

Уже идёт сентябрь. Паша уехал, ему в школу. А мы дождались, пока Августу постригли, Таня пела, примеряла её одежду, отдала ей на благословение лучшую свою иконочку «Умиление», я подарила, когда ей было шесть лет. Но для пострига она не пожалела. После пострига Августа (имя у неё осталось то же) стала поправляться, и мы вызвали мать, отца и собрались домой. Приехала мать, а Таня запросилась на источник. Как её туда вести? Наняли машину, приехали, а там батюшка Иероним. Увидел, что Таню на руках несёт Георгий, остановил машину, подозвал их, благословил Таню крестом и сказал: «Молись, Таня Божья, за всех». Она как заблажила, опять стала себя звать Божьей. Танечка попросила благословить её маму. Он перекрестил её издалека крестом три раза, но не стал ждать, потому что много народу бежало к машине.

Поехали домой. Опять Таня не может жить в городе. Продали дачу, купили домик в деревне, рядом с храмом. Прожили мы там с ней месяц. Дом очень холодный, требует большого ремонта, и на зиму нам пришлось опять перебраться в город. Где бы мы ни находились, регулярно причащались, службы, дома тоже молились, читали жития, Евангелие, Псалтирь. Но с Таней везде трудно, её не понимают и не принимают. Дома отец Тихон сказал:

– Таня, тебе учиться надо, я молился.

И Таня стала узнавать слова в книгах. Только спросила меня:

– Если я стану прежней, ты меня любить не будешь?

Я её заверила, что всегда любить буду. Зимой мы с ней съездили в Москву к мощам святой блаженной Матроны, в Псково-Печорскую лавру, были у старца архимандрита Андриана. В Верхотурье в женском монастыре она сразу решила отдать для иконы «Умиление» свой серебряный крестик. Игуменья благословила её за это иконочкой. А в мужском монастыре ей дали святыньку – покровец от святых мощей Симеона Верхотурского. И вот Таня начинает постепенно входить в мир. Появляется интерес к одежде, пище, грехов на исповедь пишет целый лист. Появляются все наши грехи, вроде бы и мелкие, но душа скорбит об этом. Сей час она учится в православной гимназии. Учится хорошо. Но память к ней не вернулась. Она всему снова учится. Но у неё стали слепнуть глаза, отмирает клетчатка глаз, и очки не помогают. С октября 2000 года ей дали инвалидность по зрению. Когда началась учёба, появилось общение с большим количеством детей. Теперь у неё появляется желание оправдать себя, появляется осуждение других, непослушание. Стала прекословить на мои наставления, и чем всё это закончится, не знаю.