Читать «ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА» онлайн - страница 79

Однако сказать, что это был дурной и бессмысленный год, мог только тот, у кого не было сил воспринимать жизнь как игру, в которой можно мухлевать, а можно играть честно, то есть по правилам. А жизнь бурлила словно переперченная, подванивающая столовская солянка, где все перемешано – приезд в Москву Чака Норриса и открытие первого офиса «МММ», арендовавшего помещение у Музея Ленина, нападение на редакцию «Московского комсомольца» боевиков из «Памяти» и премьера в ЦДК фильма Говорухина «Россия, которую мы потеряли», суд над Чикатило и приз «Гаудеамусу» Додина в Лондоне как лучшему спектаклю года, как-то разом опустевшие кинотеатры и видеопрокаты, открывавшиеся в каждом ДК, фантастические очереди за бензином и цены, растущие на глазах. Я занимал очередь на бензоколонке, конец которой терялся за поворотом, и, несмотря на жару, пытался в машине писать очередную статью, потому что ни романы, ни журнал, ни издательство уже не могли прокормить. Но вот это ощущение вдруг, разом упавшей тишины и зияющего одиночества вместо шумных и веселых дружеских компаний – это ощущение весны-лета 92-го года.

Труднее было тем, кто имел что терять и выбрал люфт изменений в той, прошлой жизни, а теперь руль застопорился, а руки судорожно цеплялись за него, хотя вода уже булькала под ногами. Многие не выдерживали: мартиролог месяц от месяца полнился сверкающими именами, но ведь так почти в любой год, хотя именно в 92-м ушли Евгений Евстигнеев и Лев Гумилев, Михаил Таль и Ида Наппельбаум, Сергей Образцов и Татьяна Пельтцер. Это, так сказать, Литераторские мостки Волкова кладбища, а были еще необъятные братские могилы безымянной Пискаревки. И почти каждая смерть прочитывалась как символ. Погиб, нелепо утонул Юрис Подниекс. Слишком глубоко нырнул, а когда вышла из строя система подачи воздуха, рядом не оказалось друга. Разбился, направив машину на полосу встречного движения, Виктор Резников. Покончил с собой Юрий Карабчиевский, автор книги «Воскресение Маяковского». Я знал его и, второпях объясняя самому себе причину его решения, мог сказать только одно – он был романтик (в одном, пожалуй, слишком жестком некрологе его назвали «теплым человеком»), а этот год был безжалостен именно к «теплым людям» и разоблачал иллюзии, с которыми многие сжились, строя из мыльных пузырей, казавшихся прочнее железа, свое пристанище в этом мире. Да и литература (как и многое) пошла вразнос, как будто полетел самый главный подшипник и шарики угрожающе трещали при каждом повороте. В ежедневном режиме стала выходить смешная газета для кооператоров с претенциозным «Ъ» в конце названия и статьями, написанными словно одним и тем же автором по имени Максим Соколов, а тиражи журналов и книг падали так стремительно, что Пен-клуб опубликовал в «Литературной газете» заявление: «Если правительство и общество останутся сегодня равнодушными к судьбам литературных журналов и книгопечатания, неизбежное культурное одичание скажется на судьбах нескольких поколений и, как в пору революции 1917 года, оставит России одно будущее – ее прошлое». В том же номере «Литературки» ее главный редактор Аркадий Удальцов, реагируя на десятикратный скачок цен на бумагу, уверял, что «такого положения, как сейчас у нас, не было даже в холодные и голодные года после Октября семнадцатого». Апокалиптические настроения проявились в многочисленных статьях типа «Конец литературы», «Конец истории», в том числе, возможно, самой симптоматичной – статье Фрэнсиса Фукиямы в «Вопросах философии», где утверждалось, что с победой либерализма в России история как таковая кончилась. И вместе с ней приказала долго жить наша родная «духовка».