Читать «ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА» онлайн - страница 370

Здесь – виноградная косточка жизненной мякоти.

Будучи нервным по происхождению, Ноздрев часто представлял, что он не Ноздрев, а – фаллос, а вокруг все такое родное и знакомое. Стоит он так, покачивается, трепещет, как струна, а самому из-за суетливости натуры хочется побежать куда-нибудь, побежать и спрятаться.

Подходит к нему ректор института и говорит: «Слушай, Ноздрев, не мешало бы тебе подстричься, а то вон какую лахудру отрастил, а с тебя пример берут, ты – вожак, как-никак, комсомольский».

Видит Ноздрев, что на голове у ректора пробор глубокомысленный, и понимает, что ректор – не ректор, а фаллос – стоит, покачивается, головкой, в шею ушедшей, напрягается. Глядь – по коридору еще два идут: один с портфельчиком из лжекрокодиловой кожи, а другой в кепке.

«Что-то мне улыбочка твоя, Ноздрев, не нравится,- говорит ректор, сокрушаясь душой.- Что это за улыбочка у тебя такая?» – «Фаллическая, – отвечает Ноздрев, думая, что он не Ноздрев, а фаллос, и добавляет: – Елочки зеленые, пестики-тычинки».

Лицо века – частная переписка. Эпистолярный жанр – квинтэссенция внешнего, но не обязательно поверхностного существования. Текущее столетие нашло себя в поздравительных открытках – трех существительных и трех прилагательных, которые, как ширпотреб, впору любому адресату – фантом пошлости, свидетельство всеобщей «грамотности».

Что можно сказать о человеке, жившем в первой половине XIX века и не слышавшем о Пушкине? Только одно – он не слышал шума своего времени. Шум времени – это египетская марка, наклеенная обратной стороной. Мещанское сословие – сословие глухих, уши либо заткнуты официозной междуоконной ватой, либо зажимаются собственными гуттаперчевыми пальчиками. Лермонтов, написавший «Как часто, пестрою толпою окружен…», Достоевский, нашедший свой идеал в мужичке-богоносце, Толстой в наиболее критическом «Воскресении» – обращались только к своему кругу, на который негодовали за недостаточное признание и понимание, но вне которого себя уже не мыслили (как будто все только и живут, чтобы внимать поэтическому слову). Звуку, чтобы слететь с губ, нужна угольная телефонная мембрана; эхо, чтобы сформироваться, нуждается в филармонической акустике; мужское писательское начало (обиженный Пушкин, успокаивающий себя советами типа «ты – царь, живи один»; Розанов, утверждающий, что литературная душа – «рукописная по натуре», хотя сам печатал свое мгновенно, с изысканными виньетками, да еще каждый абзац на отдельной странице), мужское писательское начало стремится к внимающему ему женско-читательскому, как бабочка к лампочке ночника.