Читать «ВЕРЕВОЧНАЯ ЛЕСТНИЦА» онлайн - страница 122

Сегодня, вспоминая ситуацию сорокалетней давности, Уфлянд утверждает, что тогда поставил перед собой задачу реалистического описания жизни. Но мир оказался по-советски абсурдным – настоящая Уфляндия. Уфлянд и описал ее, пока другие приспосабливали свои иллюзии к советскому истеблишменту. Уфляндия жива, иллюзии, естественно, устарели.

1997

Редактируя сказанное

Начинаем вычеркивать. Великое кино, гениальный фильм. Зачеркнули «великое» и «гениальный». Фантастическая игра актрисы, изображающей свой разговор с Богом, Бог по-ветхозаветному гневлив, героиня – по-детски доверчива. Лицо без тормозов, проявляющее самые мельчайшие оттенки чувств. Вычеркиваем «фантастическая» и «изображающая». Приемы документального кинематографа и любительской съемки, дабы в остатке оказалось то, что трижды запрещено в современном искусстве: чудо и метафизика. А также история любви. Вычеркиваем «история любви», трижды вычеркиваем «метафизика».

Начинаем сравнивать. «Рассекая волны» и «Жертвоприношение». Фон Триеру удалось то, о чем мечтал Тарковский, – так показать обыденное, чтобы сквозь него, как сквозь занавеску, просвечивало Божественное. Вычеркиваем «мечтал», «занавеска» и «Божественное». Тарковскому это не удалось, у фон Триера получилось. Фон Триер и Бергман. Вычитаем из Бергмана фон Триера, и остается легкий привкус торжественности, тяжеловесности, сфокусированной значительности. Фон Триер и Гринуэй – простота, которой не может быть, потому что ее, кажется, не существует в жизни, и изысканность, адекватная ироничному взгляду на то, что умирает, не вызывая жалости, – искусство и жизнь. Вычеркиваем «изысканность», «нет», «существует». «Рассекая волны» и «Европа». Из «Европы» не следует «Рассекая волны», хотя «Рассекая волны» мог появиться только в Европе, потому что если вычесть из фон Триера Тарантино, то останется фон Триер. А если из Тарантино вычесть фон Триера, то получится Тарантино, так как они не пересекаются, как конец и начало. Вычеркиваем «конец» и начинаем сначала.

Я не люблю кино. Давно, особенно Голливуд. И давно пользуюсь им как девкой – для развлечения и стремительного удовольствия, а не как женщиной, которую непросто забыть хотя бы потому, что она не забывается. Из послевоенного Голливуда, где море гениальных актеров, для меня целиком существуют только два фильма, остальное кусочками. «Зелиг» Вуди Аллена, потому он был снят в том же 1983 году, когда я писал роман «Момемуры» (и когда я его увидел, то решил, что это экранизация моего романа). Та же поэтика, те же приемы. И «Криминальное чтиво» – иронический мартиролог жертв заговорившего «великого немого». Смешно. Все остальное представляется мне в разной степени изобретательным нанизываньем в меру точных, красивых и талантливо снятых эпизодов на одну бедную и банальную мысль. Игра в бильбоке. Кольца разноцветные, а штырь, на которые их набрасывают, ржавый. Добро рано или поздно побеждает зло. Или: добро – норма, зло – аномалия, маньяк будет пойман. Или: зло победило, но это частный случай, так как мы тогда не знали всей правды про вьетнамскую войну. Если из фильма нельзя вынуть ржавый стержень нравоучения, с тем чтобы после этого все не развалилось, значит, его цена равна цене ржавого стержня.