Читать «Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.» онлайн - страница 49
Руслан Тимофеевич Киреев
— Я южанин, — сказал я. Я старался скрыть волнение и не смотрел на нее. — Я плохо катаюсь.
Она была в шлепанцах и глядела на меня снизу, подняв <брови. Одна бровь была немного опалена.
— И потом у меня нет коньков.
— Возьмёте напрокат. Если вы не пойдете, Миша расстроится.
Я внимательно посмотрел на нее.
— Почему Миша? Миша идёт?
-— Он не идёт, но он хочет, чтобы со мной пошли вы. Наверное, так ему спокойнее. Ведь на вас можно положиться? — спросила она с мягкой насмешливостью.
Я опять ощутил исходящий от нее домашний запах чистоты и ванили.
— Я сейчас оденусь, — сказал я.
Она дружелюбно кивнула и пошла к себе.
Переодеваясь, я думал об её опаленной брови, злился, что думаю об этом, но все равно видел, как она прикуривает от зажигалки в мужской руке.
То ли автобус шел тише, то ли слишком сильно пекло солнце — но мне казалось, что сейчас мы тащимся гораздо дольше, чем два дня назад, когда я ехал в Алмазово.
Шмаков поднялся и, шатаясь, стал читать монолог об умирающем лебеде. С отвращением и почему‑то со страхом ждал я коронных его слов: «И «плачет он, маленький лебедь, совсем умирающий». (Когда он с завыванием выкрикнул их, я успокоился. Я понял, что теперь не сорвусь, что выдержу, каким бы омерзительным ни был мой приемный отец.
Я переодевался, когда явился Миша Тимохин — с шерстяным зелёным шарфом и вязаной шапочкой.
— Ты с юга, — проговорил он. — У вас нет этого.
— Спасибо, я так, — буркнул я и достал из чемодана свитер.
— Как так? — не понял Миша. — Это специально для катка.
— Все равно… Не надо.
Впервые Тимохин раздражал меня — своей бескорыстной, вездесущей заботливостью. Быть может, я не мог простить ему опаленной брови? Я не ревновал к нему Таю, я ревновал за него, и это нелепое чувство злило меня.
— Почему ты сам не идёшь? — спросил я.
— Куда?
Его синие глаза глядели доверчиво и недоуменно. Стиснув зубы, я натягивал свитер.
— Куда не идёшь? —повторил Миша.
— На каток.
— Я устаю, Кирилл, — сказал Миша. — Я бы пошел, но я устаю.
Я посмотрел на его исхудалое болезненное лицо. Иконные лики напоминало оно. Я засмеялся.
— Зачем тебе все это? — Я кивнул на принесенные им вещи.
—* Ну, как же, Кирилл, шапочку обязательно надо иметь.
— Зачем? Ведь ты не катаешься. Зачем она тебе?
— Это же чистая шерсть, — удивленно проговорил Миша. — Ты обязательно надень. Разве можно без головного убора? Ты с юга, ты обязательно надень.
Я взял и шарф и шапочку. Все — стало вдруг легко и ясно. Существовал Миша Тимохин и его жена Тая, и мне не было дела до женщины с опаленной бровью и ненакрашенными невинными губами. Я знал, что никогда не сделаю ничего такого, о чем не смог бы рассказать Мише Тимохину.
Как и семь лет назад, монолог об умирающем лебеде завершил пьяное представление Шмакова. Он храпел на продавленном диване — в брюках и грязных матерчатых туфлях. К подошве в белых пятнах куриного помета прилипло перо. Он храпел с присвистом, приборматывал что‑то, так что даже не видя его лица, я ясно представлял себе, как шевелятся его сизые, в засохшей крови, губы.