Читать «В «игру» вступает дублер» онлайн - страница 62

Как обычно, вечером Гук бодро шагал по улице Подгорной в отличном настроении. Элен (так именовала себя теперь Ленка-кудрявая) была далека от его идеала, но умела обставить встречу так весело, чтобы ни до, ни после не возникало никаких проблем. Ему чертовски надоедало весь день ловить интонации начальников, чтобы вовремя и правильно отреагировать. Он вертелся целую неделю с ловкостью циркача и вполне заслужил несколько часов такого отдыха, когда можно «расстегнуть все пуговицы на мундире» и «не выпендриваться» перед девкой, которая всё равно не знает цены ухаживаниям. Всё просто, ясно и легко.

Думать о будущем Гук не любил. А что о нём думать, если утром не знаешь, доживёшь ли до вечера? Но для того, чтобы всё-таки не оборвалась преждевременно его молодая жизнь, он и вертелся, ревностно выполняя поручения новых хозяев.

Иногда в памяти всплывало прошлое. Вот с этим было хуже. Оно беспокоило, терзало мелкими укорами. Он отгонял их от себя, как назойливых мух, но они, эти образы прошлого, настойчиво лезли в голову. И прежде всего мать.

Виктор её любил и жалел всегда. Он это ещё помнит. Ей приходилось кочевать вслед за мужем-геологом, и они никогда не имели насиженного гнезда. Мать то и дело упаковывала и распаковывала вещи. До тех пор, пока не началась война. К тому времени они снова приехали в Подмосковье, где Виктор когда-то учился в пятом классе один год, вернее, даже неполный год.

Поселившись опять в Подмосковье, Виктор устроился работать в контору химического завода и заочно завершал учёбу в институте иностранных языков. Началась война – его взяли в армию переводчиком. Отец тоже ушёл на фронт. Мать осталась одна в чужом ей Подмосковье.

В плен Виктор попал не в бою, а вместе с машиной, на которую налетели немецкие мотоциклисты. Куда делись водитель, майор и подполковник, не знает, а сам на допросе сразу же стал отвечать на немецком языке и заявил, что готов служить истинной родине, так как по происхождению немец, – он уже был наслышан о пытках, а боли совершенно не переносил. После нескольких гнусных проверок его оставили переводчиком в армии фон Клейста, а затем перевели в гестапо. Конечно, может случиться, что на допрос приведут отца… Но зачем же думать об этом? Пока не привели, и, возможно, он никогда не попадёт в плен.

Виктор подошёл к небольшому дому с закрытыми ставнями, бросил беглый взгляд вокруг и уверенно открыл дверь. Спустя две-три минуты от стены дома, стоявшего напротив, отделился человек, быстро пересёк улицу и скрылся за той же дверью. Это был Зигфрид.

В комнате, куда вошёл Зигфрид, его глазам представилась такая картина: Чернов сидел верхом на Гуке, Василий, лицо которого наполовину закрывала косынка, вязал его, ругаясь:

– Чёрт паршивый, ещё кусается!

Девица, вжав голову в плечи, застыла в кресле, сидя спиной к Зигфриду. В квартире всё говорило об относительной состоятельности и даже пахло хорошими духами. Василий, управившись с Гуком, увёл девицу в соседнюю комнату. Чернов помог Гуку подняться. Тот ещё не совсем пришёл в себя, растерянно и зло озирался.

– Что, не ждали? – весело поинтересовался Николай.

Гук молчал, облизывая пересохшие губы.

– Дай ему воды, – посоветовал Зигфрид.

– Так это вы устроили? – догадался Гук. – Боже, какого я свалял дурака!

– Вы уверены, что не сваляли дурака много раньше? – со значением спросил Зигфрид.

– Развяжите мне руки. Не могу же я пить по-собачьи.

Зигфрид, наливая воду в стакан, спокойно ответил:

– Сразу видно, что вам, Виктор Гук, не приходилось быть связанным, иначе умели бы пить, как вы выразились, по-собачьи.

– Вам-то что за дело! – обозлился Гук.

Чернов развязал ему руки, придвинул к нему стул и опять весело заявил:

– А теперь вы должны развязать свой язык!

– Кто вы такие?

– Вначале объясните смысл фразы насчёт того, что вы сваляли дурака, – сказал Зигфрид.

Гук, отпив воды, криво улыбнулся:

– Когда вас допрашивал обер-лейтенант Фишер, я подумал, что вы не тот, за кого себя выдаёте. Мне знакомо ваше лицо, но не могу вспомнить, почему. Решил пока не говорить, выждать, а потом продать подороже. А надо было сразу сказать! Тогда бы не сидел вот тут, как дурак!

– Ну, если бы вы опередили и «продали» меня подороже, вам бы тоже не поздоровилось.

– Не понимаю.

– Перестаньте притворяться!

– Но я слишком маленький человек и не понимаю, что вам от меня нужно.

– Что нужно, скажем, но прежде хочу предупредить: надеемся на ваше благоразумие.

– А на чьё благоразумие могу я надеяться? Где гарантия, что вы меня не прикончите?

– Мы рук марать не станем. Это сделают немцы, причём с особой жестокостью – они страсть как не любят предателей.

– Как вы это сделаете?

– Перешлём им компрометирующие вас материалы, и они с вами расправятся.

– Мне надо подумать. Дайте хоть пару дней.

– Не дадим.

– Чего вы добиваетесь?

– Поначалу нас устроят сведения о структуре гестапо, полиции безопасности, о руководителях и тайных агентах.

– Можете не продолжать! Ничего я вам не скажу!

– Вот интересно, на допросе у фашистов ты тоже вёл себя так же смело? – с явной издёвкой спросил Чернов.

Зигфрид закурил папиросу и тихо сказал:

– Будете молчать – вам отсюда не выйти.

Гук опасливо покосился на Чернова, ставшего за спиной.

– Что получу взамен? – стал торговаться он.

– Жизнь и прежнее положение у немцев, – ответил Зигфрид. – Разве этого мало?

В комнате наступила тишина. Старинные часы на стене отстукивали время. Казалось, что под это мирное тиканье трое молодых людей просто разговаривают, отдыхая. Наконец Гук, облизнув тонкие губы и прищурив жёлтые кошачьи глаза (ну прямо как в детстве!), решительно сказал:

– Пишите!

– Я вижу у вас авторучку, – сказал Зигфрид. – Вот бумага. Пишите сами.

– Торопитесь? – со свойственным ему ехидством спросил Гук, доставая авторучку, и Чернов подумал, что он не только трус, но к тому же наглый.

– Это в ваших интересах, – парировал Зигфрид. – Вы что, забыли про даму в соседней комнате? Кстати, как вы ей объясните, что здесь произошло?

– Ещё не знаю, – сказал Гук. – Придумаю какую-нибудь историю. Да и просто прикажу молчать. В общем, вам нечего беспокоиться.

Пока он писал, Зигфрид внимательно читал, стоя у него за спиной, потом сказал:

– Теперь подпись, только отчётливо.

Гук нервно отодвинул бумагу.

– Вот теперь вы совершенно свободны и можете развлекаться. Но не забудьте, что нам ещё потребуются списки заключённых, а также подозреваемых лиц. Подготовьте к следующей встрече. Да не тяните.

Итоги операции и возможные её последствия обсуждали в «берлоге» у Петровича.

– Ну, как по маслу! – дожёвывая хлеб с тушёнкой, радовался Николай. – Даже не ожидал такой удачи в понедельник! Ну и скользкий тип! Как ни крутился, а собственной рукой написал информацию. Это ж такой вексель выдал! Теперь можно доить его, как корову.

Чернов довольно рассмеялся.

– Я вот всё думаю, почему он на допросе в кабинете директора не сказал о своей догадке? – задумчиво проговорил Зигфрид. – Тогда бы, возможно, моя песенка уже была бы спета. Наверняка сразу бы взяли. Почему же он не сказал? Всё-таки не узнал?

– Ясно, почему, боялся. Знает же, что ему это с рук не сошло бы.

– Пожалуй, – согласился Зигфрид. – И всё-таки не верится, что у него не осталось ни капли сожаления о содеянном. Предательство – груз тяжёлый. А ведь у него мать дома осталась. Может, выяснить, знает ли она, что её сын оказался на службе у фашистов? Наверное, думает, что погиб или страдает в плену. Так сказать ей правду. Пусть напишет ему хорошее письмо, которое мы могли бы использовать, чтобы и в дальнейшем заставить его работать на нас. Пусть задумается над своим положением.

При слове «письмо» Чернов потрогал засунутый за подкладку листок с известием от матери Зигфрида. От Игнатова знал о его содержании. «Нет, ещё не время», – подумал Николай и сказал:

– Можно попробовать… А как ты думаешь, что Гук сделает с той девицей? Как-никак свидетель.

– Думаю, он найдёт приемлемое объяснение или заставит молчать. Она ничего толком не знает. Василий стерёг её в соседней комнате, так говорит, что нас почти не было слышно. А лица моего она не видела. Теперь вот что. Доложи нашим, что Клейст на днях вызывал с фронта командование 13-й и 23-й танковых дивизий. Думаю, это неспроста. В штаб-квартире суета, какой раньше не было. Это сведения точные – старик Вагнер там истопником, всё подмечает, дочери рассказывает. Великолепный старик оказался! И ещё: Абвер готовит специального агента для заброски в Грозный. Не иначе как для организации крупной диверсии, чтобы ослабить снабжение наших войск горючим. Агент – специалист. То ли инженер, то ли техник из пленных. Дело знает и бывалый.

– Приметы? – спросил Чернов.

– Тебе бы биографию с фотографией! – усмехнулся Зигфрид. – Знаю только, что у того человека очень маленькие уши, плотно прижатые к височной части.

– Не богато.

– Чем богаты, тем и рады. Майор Файст не дурак, держит своих питомцев на казарменном положении. Если и разрешает выход в город, за пределы разведшколы, то лишь к женщинам, которых они сами же, немцы, и подобрали. Внешне выглядит как поощрение, а на самом деле проверяют, не болтлив ли агент. Об «инженере» разведал Петрович через старого приятеля, у которого дочь в числе «благонадёжных» женщин, подобранных Файстом. Ну, Коля, мне пора уходить. Хоть и выходной сегодня в театре, а ночевать лучше дома. Тем более, что здесь место занято.

– Понимаю, – Чернов, смущаясь, отвернул подкладку, вытащил листок. – Письмо тебе от мамы…Ты здесь почитай, а потом пойдёшь.

– Что же ты молчал!

Зигфрид с волнением взял листок, быстро сел к лампе. Николай видел, как на его просветлённом лице внезапно проступили желваки, как сжался и замер Зигфрид. Не такую весть желал бы он принести товарищу. Подошёл Петрович:

– Вы чего молчите?

– Тс-с-с… – приложил Николай палец к губам. – Письмо…Его сестра погибла.

Петрович горестно покачал головой. Зигфрид с усилием поднялся, глухо сказал:

– Нина была младше меня… Всего девятнадцать…Добровольно ушла к партизанам, и вот…

Он подал скомканный листок Петровичу:

– Сожги.

– Зигфрид… – Николаю хотелось утешить товарища в таком несчастье.

– Ты не волнуйся, – тихо сказал Зигфрид, – я устою, выдержу… Передайте маме, что я жив.

Он вышел, а Николай ещё долго вскидывал к голове руки и терзался, что именно ему выпала участь доставить Зигфриду плохое известие. Спал Чернов тревожно. Чуть свет его разбудил Петрович:

– Вставай, пора уходить.

Николай растёр затёкшую шею.

– Поешь, а то дорога дальняя, – Петрович поставил перед ним яичницу с салом.

– Хорошо тут, даже уходить не хочется, – сказал Николай. – Кровать мягкая, еду прямо в постель приносят. И книжки есть. Санаторий!

– Это Валентин позаботился, уютное гнёздышко свил, – пошутил Петрович. – Для себя старался.

– А сам вот и не добрался!

– Отсюда, главное, выбраться надо вовремя. А то было дело, когда облаву после бомбёжки устроили. Только Зигфрид сюда прибежал, когда ракету-то пустил возле виллы, слышим: мотоциклы, стрельба! Ну, думаю, как нагрянут?! Может, и не нашли бы убежище, а всё-таки неспокойно мне стало. Я и вышел: пусть видят, что не таюсь, и прятать, значит, мне нечего. Один фарами посветил, другой – с вопросами. Хоть и плохо, но по-русски. Я говорю: мол, ищете кого? А он: «Партизан, партизан!» А я: откуда, мол? И тут он меня признал: «Сторож…на кладбищ…» Говорю: «Точно». Видать, стоял там на посту, когда хоронили ихних, и меня запомнил. И, представь себе, зашли, мельком комнату осмотрели, вышли и уехали… Ну, поел? Присядем на дорожку.

Они присели. Николай попросил:

– Петрович, надо бы прощупать охранников гестаповской тюрьмы. Может, выручать кого придётся.

– Побег, что ли, устроить?

– Возможно.

– Так, значит, тот человек, что гранату бросил, ваш?

– По заданию ли действовал или по собственному почину, всё равно наш, советский.

– Это верно. Буду стараться.

– А с Морозовым что? Так и не знаем.

– Ты с Зигфридом говорил?

– Говорил. Он тоже ничего толком не знает. Хорошо бы заполучить списки людей, содержащихся в гестапо.

– Ну, ты же слыхал, что Зигфрид сказал: Гук теперь у него в руках. Он из него выжмет.

– А вдруг этот Гук вывернется? – высказал сомнение Николай. – Уж очень скользкий тип.