Читать «Пиф-паф» онлайн - страница 29

…Безусловный гений поэт Вл. Маяковский, погубленный своим темпераментом погромщика, написал среди прочего:

"Я себя под Лениным чищу,

Чтобы плыть в революцию дальше"…

Неясно, как чистил себя поэт, начиная с головы или же с хвоста. Известно лишь, до чего он дочистился. А вслед за приведенными строчками идут весьма и весьма основательные:

"Я боюсь этих строчек тыщи -

Как мальчишкой боишься фальши".

Такое случается даже с нынешними проблемными мальчишками А некоторое неприятие фальши, а прямее сказать — фальшака — удается сохранить и во взрослости. И обмирая от очевидной фальши, прочитают в "Асане" наши ветераны, хлебнувшие военного лиха: "Да, да, когда контуженные оба вместе, они лучше защищены. Такова правда войны".

С правдой войны тут более чем сомнительно, а с правдой нынешнего книгоиздания и увенчаний — точно. Когда Маканин вместе с Акуниным — они больше писатели, чем казались бы порознь. Тогда как правда войны может тяготить прошедшего эти университеты и в последующей жизни на гражданке.

Здесь сообщу я глубиннознатцу войны Маканину о вовсе вроде бы стороннем — о птицах-дуплогнездниках и этологии, которая есть наука о поведении живых существ. До сих пор своим поведением ставят дуплогнездники в тупик ученых людей. Ну, зачем птица создает себе сложности? Зачем, придав телесам веретенообразность, протискивается к гнезду, претерпевая неудобства? А если убрать все лазы и щели, чтобы птица комфортно и без хлопот достигала гнезда?

Что ж, многократно убирали препятствия. Но не хотели пользоваться дуплогнездники этим благом, на открытом пространстве перед гнездом совершая двигательные выкрутасы, будто протискиваясь и преодолевая.

Шестьдесят четыре года прошло с моей первой войны и пятьдесят лет со второй. Но до сих пор тетеньки на улицах и не носившие военной формы лица мужского пола глядят на меня — как на блаженного. Очевидно, у этого строеросового старика не все дома. Вы только гляньте. как он обходит углы домов — потеха!

Тогда как оно есть чистая дуплогнездность, которую после войн не изжить в себе: не доходя метров пять до угла — не сворачиваешь сразу за угол, а, сгруппировавшись и отмобилизовавшись, выписываешь ногами вокруг угла некий клеверный лист: а вдруг неведомый и вооруженный ОН, притаившись и подстерегая тебя, как раз прячется за углом? И только иногда — во взглядах мужчин от тридцати и старше — ловишь на себе сочувственный и понимающий взгляд: э-э, отец, когда-то какая-то война вышколила, обкатала тебя! Война, на которой господа и товарищи офицеры, отходя в мир иной, в отличие от маканинского Жилина, не журят ласкательно и всепрощающе изрешетившего их солдатика: "Ты же убил меня, дурачок стриженый!"

Ах, прикоммунистический Союз писателей со всего-то скудным отрядом в девять тысяч штыков! Ныне трудно углядеть нам штукатура, обрубщика литья или овощевода — но несметные орды граждан и гражданок, никогда не ходивших "в люди", споро вовлеклись в писательство. И возлетольяттинский аферист Дубов, ушмыгнувший в Лондон под сень Березовского — романист. И адвокаты Барщевский, Астахов — писатели. О.Робски, М.Арбатова, И.Хакамада — невероятно писательницы. Что там Гоголь: "Курьеры, курьеры, десять тысяч одних курьеров". У нас теперь писатели, писатели, десятки тысяч сплошных писателей. Так что самое время нынешний Союз писателей переименовать в Союз изготовителей.