Читать «Пиф-паф» онлайн - страница 16

У Сергея Александровича Есенина есть стих, посвященный его родителям и тому, как бы его родители поступили с гонителями поэта:

"Они мне дороги как поле и как плоть,

Как вешний дождь, что рыхлит зеленя,

Они бы вилами пришли вас заколоть

За каждый крик ваш, брошенный в меня!"

Какие уж вилы… Отрадно подумать, сколь страшна была бы кара нынешним господам офицерам со стороны моих морпехов, приемного отца и полковника Дворового.

В романе "Асан" заглавный герой — гнилой майор Жилин, сбагривающий "чичам" бензин и солярку.

Что ж, и я продавал гуцулам бензин и шабашил на них в пользу старших по званию. Однако, эти приработки были потом, а по переходе из футбола в транспортную роту был я гол как сокол. А поскольку в те годы не имелось средь моих знакомцев ни упакованных деньгами цеховиков, ни действительных членов Академии художеств или композиторов Френкеля и Коваля — "грельщиками" у меня были более чем сомнительные люди. В том числе Толик (Анатолий Михайлович) Карандаш, которого добрым словом помяну я в конце эссэ.

Ясно. расходились слухи о незначительных денежных переводах на моё имя в в/ч 40282. Но популярные конфетки "Ну-ка, отними!" могли бы назвать и в мою честь, поскольку у меня — ну-ка отними! А денежки были мне потребны для того, чтобы, как теперь говорят, по случаю перевода в транспортную роту "накрыть поляну" старшине карантина Марухно, старшим сержантам Гудзю, Шепенку и Тебелеву. Каковую "поляну" я хлебосольно и накрыл. Но всё увенчалось сечей. "И бысть сеча зла и ужасна!"

…За тридцать лет работы в "Крокодиле" множество добросовестных информаторов — не стукачей! — возникло у меня по СССР. Так позвонил мне верный человек из Иркутска, сообщивший:

— С Олегом-то Никифоренковым — беда!

А кто он такой, Никифоренков? А лучший охотовед областного управления охотничье-промыслового хозяйства. Много побродили мы с ним по восточно-сибирской тайге, по границе с Монголией. И, было дело, стояли под дулами четверых понаторевших в стрельбе людей, — а всё же их разоружили и препроводили.

И вот сидел этот беззаветный смельчак и страж природы в скверике, лузгал кедровые орехи, а мимо дефилировал милицейский патруль. Как надлежит вести себя советскому, ныне и российскому подданному, когда мимом шествует милицейский патруль? Надлежит испытать почтительный трепет, подобрать под себя ноги и, ясней ясного, орехи не грызть Что же Никифоренков? Трепета и пришибленности не выразил, ноги не подобрал и всей позой обозначил предосудительную независимость.

За такое, естественно, доставляют в милицию, приглашают в подвал за стальную дверь, а там, как водится, дают в морду.

— Небывалое дело. — ещё отлеживаясь дома, рассказывал мне Никифоренков. — Пятеро их, все ядрёные. И в какое-то такое впал я состояние, что они со знанием меня увечат, а я не падаю. Даже не больно мне! А вот я их гвозжу — ложатся пластом, у меня на полу будто палас выстелился из милиционеров. Завалил их всех. А дверь на засов. Тут стали ломиться, уже личность установили: откройте, Никифоренков, слово полковника — не тронем. А я им гугукаю через сталь: нет. голуби. Вы меня тут и убьете, знаю. А давайте под дверь жену мою с тестем, горпрокурора, комиссара Дербенёва — тогда и отворю. (Дербенёв же, комиссар облачстного МВД — это по нынешним временам генерал-лейтенант. Близко я его знавал, весьма достойный милиционер. А.М.)