Читать «Авель Санчес» онлайн - страница 27
Мигель де Унамуно
– Это оттого, что речь Хоакина стоит всех его картин. Своей речью он создал эту картину. Надо будет так и назвать ее: «Картина на мотив речи…» Отбрось речь – и что останется от картины? Ровнехонько ничего, за исключением
Когда Хоакин вернулся домой, Антония поспешила ему навстречу и обняла его.
– Мне уже все известно, мне рассказали. Вот видишь! Теперь ты убедился, кто стоит большего! Пусть знает, что если его картина чего-нибудь да стоит, то только благодаря твоей речи.
– Верно, Антония, верно, но…
– Какое же «но»? И ты все еще…
– Да, я все еще… Не
– Нет, нет, лучше не рассказывай, молчи!
– Так закрой мне рот.
И Антония закрыла ему рот долгим, жадным, влажным поцелуем; глаза ее были затуманены слезами.
– Что же, может быть, так тебе и удастся изгнать злого демона, выпить его из меня поцелуями…
– Чтобы он вселился в меня, не так ли? – попыталась отшутиться бедняжка.
– Да, попробуй высосать его из меня, тебе он не принесет. – вреда, в тебе он наверняка умрет – утонет в твоей крови, как в святой воде.
Когда же Авель, вернувшись домой, остался наедине с Еленой, она сказала:
– Ко мне заходили и рассказывали о речи Хоакина. Он чуть было не испортил твое торжество… чуть было не затмил тебя!..
– Не говори так, жена, раз ты сама не слышала.
– Какая разница? Мне же все рассказали.
– Он говорил от чистого сердца. Он потряс меня.
Даю слово, что я сам не подозревал, что я пишу, пока не услышал его объяснений.
– Не верь Хоакину… Не верь ему… Если он хвалит, значит, он что-то задумал…
– А почему он не мог сказать то, что чувствует?
– Ты сам знаешь, что он просто лопается от зависти к тебе…
– Замолчи!
– Да, да, лопается, подыхает от зависти…
– Замолчи, немедленно замолчи, Елена!
– И это вовсе не из ревности – он меня уже не любит, если только он вообще когда-нибудь меня любил… а из простой зависти… зависти…
– Замолчи! Немедленно замолчи! – прорычал Авель.
– Хорошо, я замолчу, но ты сам увидишь…
– Я уже видел, слышал, и хватит с меня. Замолчи, говорю я тебе!
XV
Но увы! Героическое усилие на банкете не излечило несчастного Хоакина.
«Я начал раскаиваться в своей речи, – записал он в «Исповеди», – сожалеть о том, что не дал выхода затаенной своей страсти и не попытался таким образом от нее избавиться, – сожалеть, что не решился покончить с ним как художником, обнажив всю фальшивую нарочитость его искусства, его подражательность, его холодную, рассудочную технику, отсутствие в нем подлинной души и человеческого тепла. Одним словом, я раскаивался в том, что не убил его славу художника. Сказав правду, определив его заслуги по справедливой цене, я бы мог избавиться от снедающей меня ненависти. Кто знает, быть может, Каин – тот, библейский, убивший другого Авеля, – быть может, он даже возлюбил своего брата, когда увидел его поверженным. Но, так или иначе, речь на банкете послужила причиной моего обращения. С того времени я обрел веру».
То, что Хоакин назвал в своей «Исповеди» обращением, было вот чем: Антония, его супруга, видя, что речь на банкете, исцеления не принесла, и опасаясь, что исцеление тут вообще невозможно, стала склонять Хоакина к религии предков, к собственной ее религии, к религии его дочери, к молитве.
