Читать «Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011» онлайн - страница 10

аптекарской ступки фарфор соловьиный,

аптекарской скрипки сухой завиток,

печной голубой изразцовый глазок.

С аптечной латынью латунь часовая,

с оранжевой склянкой шкала весовая,

как льется луна сквозь проталины штор

на мраморно-льдистый чернильный прибор.

А это пятно на чернильном приборе

не так уж похоже на черное море

на карте земли, что видна из окна,

чьей вишней бутыль голубая пьяна.

Сорвись же на высшей, неслышимой ноте,

на вишне в компоте, на высохшей плоти,

на вытертых смушках от бывших пальто,

на том, чего больше не знает никто.

Как плачет метель над уездной равниной,

как свищет аптечный фарфор соловьиный,

как спит голубой изразцовый глазок

и грифа скрипичного завиток.

Бумажные пыльные

Бумажные пыльные розы свидетельств и метрик,

ты, глина шумера, ты, писчее солнце китая,

уж нас нипочем не научит презрению к смерти

ни цепь землемера, ни жесткая пена морская;

и что бы мы пели, не меряй пространство пехота,

не полнись простор изрыгаемыми кораблями,

когда б не молилась мещора двудонным болотам,

когда б одиссей не пускался путем оловянным;

и кто бы поверил в сюжет возвращенья из мертвых,

архангельским трубам, евангельским судным посулам,

когда бы не плавилась щелочь в прожженных ретортах,

когда бы луна не скользила по черным парсунам;

когда ж канцелярия штамп лиловатый проставит,

ступай хоть до края земли, до конца коридора;

и кто там, младая, пурпурными реет перстами

и склабится нагло из мглы погребального хора?

Солнцеворот

Сочельник! Горящий наплывом хвои

и канцерофобьи! о как неизменно,

кочуя щекой от плеча до колена,

мы жалуем жалкие стати твои:

…в посаде… нога не ступа… ...рожей…

да вью… Из-под крыши сбежавшая пена

скрывала потухшее веко звезды

с чудесным загибом чернильной ресницы,

чьим светом, сбегая к обрезу страницы,

упорно себя выдавали следы.

И благостен был новогодней страды

сугроб мукомольный с подсыпкой корицы.

Но ярусы бус! но фольянты фольги!

архивы орехов и бронзовых шишек

сулили явленье локтей и лодыжек,

и слезы из глаз, и цветные круги…

Из темного леса гурьбой пироги,

тугие снежки бессердечных мальчишек.

Допустим, вселенная есть теплосеть

с пылающим льдом над местами протечек…

До пят в электрических пуговках свечек,

вся в челочках, смолках – и той облысеть

красе, ибо время обыкло борзеть,

гоня пред собой белохвостых овечек.

Попомнишь под беженским пологом створ

землянки в окрестности солнцеворота;

смеркалось; в селении смолкла работа;

три старца несли упоительный вздор;

звезда-самозванка глядела в упор

как знак, что уже загорелась охота!

Не плачь, дорогая! Все будет потом,

как сказано: баржи пойдут в караване,

набитые доверху как бы дровами

с разбитым крестцом, с обмороженным ртом —

проплыть перед праведным пересудом,

а там раствориться, истаять в тумане.

Оставь, дорогая, все кончится тем,

чем все начинается: солнцеворотом

с ослом и волом, со звездой по субботам,

с пещерой в скрещенье планетных систем.

Под елкою книжка: Жюль Верн или Брэм —

ну что ты, ей-богу… чего уж… чего там…

Владимир Кравченко

* * *

они идут с работы

на фоне заката

худые и бледные в темном

такие же бледные и истощенные