Читать «Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны» онлайн - страница 216

Во-первых, ты права: здесь идет война, но не такая, какую ты себе представляешь. Во-вторых, если ты и желаешь ехать сюда, то тебе нужно поступить не в пединститут, а в мединститут и после его окончания ехать сюда. Здесь бы для тебя была большая практика и польза была бы огромной.

Хочу ответить еще на один твой вопрос. Ты боишься не успеть, боишься, что здесь все кончится, я имею в виду эту войну. Ну и что, пускай кончается. Мы, солдаты, были бы только рады этому.

Но я тебя могу заверить: хоть она и кончится, руки врача здесь всегда будут нужны. А взгляды на жизнь после Афганистана, конечно, изменятся, на все окружающее тебя ты будешь смотреть иными глазами. Я так думаю. Глушенко Геннадий».

Так столкнулись в восемьдесят третьем два эти письма — девчонки, открывающей для себя жизнь, и парня, уже изведавшего, почем фунт лиха.

Что же отложилось в памяти медичек, крещенных Афганом?

Элеонора Анисимова: Я работала в поликлинике «Интуриста». В начале 1980-го лечился у меня один молодой афганец. Я его спрашиваю: «Вы, наверное, скоро домой вернетесь?» А он отвечает: «Нет, не вернусь. Вы разве не знаете — у нас идет война». А я и вправду ничего тогда толком не знала, что там и как.

Уехала туда в 1984-м. Честно сказать, хотела спасти сына, который, будучи призванным в армию, мог оказаться на войне. А так я его как бы прикрывала. И еще одна причина имелась. Был у меня близкий человек. Не могла решить, связывать ли с ним свою жизнь. Потому и уехала, чтобы проверить себя, свои чувства. Скажете, слишком жестокая проверка? Может быть, не спорю. Но так уж я устроена. Он, помню, привез две путевки в дом отдыха, а я ему объявила: уезжаю в Афганистан. С ним плохо стало.

Переписывались все время, что я пробыла там, на войне. А вернулась — и все, как обрезало. Все стало раздражать в нем, особенно холеные руки. Я видела кровь, страдания, и от этого уже никуда не уйти. В мирную жизнь вписывалась с огромным трудом. Со многими друзьями порвала отношения, изменив свой взгляд на них. Всех и все мерила Афганистаном. Наверное, так нельзя, но ничего не могла с собой поделать…

Наш госпиталь в Шинданде был рассчитан на 350 коек, а принимали по 1200–1300 человек. Одну из комнат переделали в реабилитационное отделение для ребят, перенесших инфекционные заболевания. Гвозди, обои, многое другое доставала сама, как говорится, на личном обаянии. Солдат из этого отделения обычно брали в помощь по хозяйству: дрова наколоть, белье постирать… Я их жалела, на работу не брала. Разве в таких условиях должны были они долечиваться?

Звали меня в госпитале «бабулей». Сестры начинали стонать: «Кондиционеров нет», «кровати в два яруса», «по двадцать человек в комнате». А я им: «Вот я — бабуля, а не жалуюсь»… Так и пошло — «бабуля». А мне всего-то сорок два.

Переболела в Шинданде тифом. Антисанитария была ужасающая. В супе, в каше — мухи. Поначалу мы просили заменить еду, потом привыкли… Начмед госпиталя однажды насмешил: «Нам нужно сделать мухонепроницаемый туалет». Да как его сделать-то, мухонепроницаемый? Начмед всерьез, а нам смешно.