Читать «Вознесение : лучшие военные романы» онлайн - страница 264

Он устал, ему захотелось отдохнуть, выпить глоток горячей воды.

Услышать человеческое слово. Не стон, не команду, не возглас боли и ненависти, а тихую речь, в которой бы услышал для себя утешение. Литкин положил на плечо телекамеру и направился в глубь разоренного предместья, где жил его знакомый чеченец, блаженный художник Зия.

Они сидели во дворе разрушенного дома, на двух поломанных табуретках, отпивая из консервных банок кипяток, куда художник Зия кинул несколько пахучих стеблей. Тут же, сложенный из битого кирпича, теплился очаг. На нем стоял закопченный чайник с тонкой струйкой пара из гнутого носика. Литкин наслаждался, чувствуя, как стекают в него горячие вкусные струйки. Смотрел на хозяина, чье лицо, изможденное, с провалившимися висками, тонкими, светящимися насквозь ноздрями, было не кавказским, — покрыто золотистой, мягкой, как пух, щетиной, с бледно-голубыми, навыкате, глазами, в которых, как глубокие тычинки, дрожали крохотные золотые точки. Зия держал консервную банку обеими руками перед грудью, как священный сосуд. Над его головой в розовой яблоне застыл синий студеный шар неба. Литкин вникал не столько в смысл его невнятных, загадочных слов, сколько в дребезжащее, как у готового заплакать ребенка, звучание хрупкого голоса.

— Два наших народа заблудились впотьмах. Натыкаются один на другой, больно ранят. Избивают друг друга до последнего чеченца и русского. И тех и других ведут поводыри тьмы. Народы потеряли пастырей света и выбрали себе в водители поводырей тьмы. Я не ушел из Грозного, когда разбомбили мой дом и сгорели мои картины. Не ушел, когда ко мне приехал Басаев, и я отказался писать его портрет, и меня два раза ставили к кирпичной стене. Не ушел, когда через мой сад проехал русский танк и сломал любимое дерево персика. Я остался здесь, чтобы спасти два наших народа. Собираю в себе силы света, призываю на помощь всех великих людей, живших до меня на земле: Гомера, Аристотеля, Авиценну, Веласкеса, Диего Риверу, Льва Толстого, Юрия Гагарина. Они отдают мне свои великие мысли, присылают мне на помощь свои светлые души. С их помощью я остановлю войну. Еще немного, еще несколько последних мазков, и война будет мной остановлена…

Высоко, в каменной синеве, как черная крохотная жилка, вмурованная в лазурит, шел вертолет. Из него излетели расходящиеся острия, похожие на веретена. Прянул высокий бледный огонь. Далеко, едва различимые, громыхнули разрывы. Вертолет влетел в розовую стеклянную яблоню и замер, остекленел в глубине синего шара, словно яблоня уловила его розовой кроной, смирила его полет, и он, окаменев, остался там навеки.

— Открылся кратер зла. Извергается магма зла, заливает землю. Покрывает своей горячей смолой Чечню и Россию. Если ночью выйти на окраину, то увидишь сорок ночных пожаров, уходящих через всю Чечню прямо в Россию. Из Грозного прямо в Москву. И как Грозный сейчас горит и проваливается в преисподнюю, так же будет гореть Москва со своими кремлевскими башнями и белым Манежем, провалится в преисподнюю. Я должен закупорить кратер зла. Должен накрыть его своей грудью. Зло ударит мне прямо в сердце, и я остановлю его. Я могу умереть, но зло остановится. Пока русские и чеченцы воюют, я воюю с духами зла…