Читать «Я РОСЛА ВО ФЛОРЕНЦИИ» онлайн - страница 27

13. Лаура

Но в тот день, к сожалению, бабушка была не в себе. Она лежала в кровати, в которой ей вскоре предстояло умереть, а я сидела рядом. Как всегда в таких случаях, моменты ясного сознания чередовались с пароксизмами бреда. Слушать монологи невменяемого старика — это как дежурить у ложа разговаривающего во сне человека. Те же рваные фразы, якобы последовательные рассуждения, то и дело заходящие в тупик, метания без видимой цели. Мысли моей бабушки в тот день вертелись вокруг фигуры художника Амедео Модильяни.

Модильяни родился в Ливорно, за это уже можно было зацепиться. Потом начиналась история с кузинами и кузенами, путаные хитросплетения, в которых бабушка на первый взгляд ориентировалась с ловкостью циркачки. На другом конце лабиринта после бесконечных переходов обнаружилась наша семья. Мы состоим в родстве с семьей Амедео Модильяни, заявила бабушка, а значит, мы тоже евреи.

Это не так. Неправда ни то ни другое. Но любопытно, что незадолго до смерти бабушка Рената вручила мне это фальшивое завещание, потому что с самого детства я хотела быть еврейкой — и "Христова ракета" тут ни при чем. Причины тому были разные и все до одной пустячные. Во-первых, когда я была девочкой, во Флоренции не было китайцев, африканцев, украинок. К радости Орианы Фаллачи, под куполом работы Брунеллески были только мы, белые католики, питавшиеся бифштексами и мучным варевом с помидорами. А еще были евреи. Для меня они представляли единственную реальную альтернативу.

Они ели другую пищу, совершали другие обряды и отмечали праздники с непроизносимыми названиями. После известной тренировки можно было с ними сродниться, научиться их узнавать.

Может, отчасти потому, что моя фамилия, хоть и однозначно сицилийская, совершенно не звучит как типичная сицилийская фамилия, я воспринимала как привилегию возможность представляться как Сара Коэн или Гад Леви Дзаккариа Неппи, а то и как Амедео Модильяни — и ничего к этому не прибавлять. Насколько институт семьи мне кажется структурно упадочным, чудовищным инкубатором обид и репрессий, настолько же я всегда находила притягательными различные конфессиональные общины.

К тому же у меня была Лаура. Ни одна из моих подруг не могла сравниться с ней. Моя ровесница, она знала все на свете. Она была такая образованная, словно прожила целую жизнь и читала и училась вместе со мной только за компанию, хотя могла бы проводить дни за расчесыванием своих длинных, густо-черных еврейских волос. Лаура была самой умной и самой ненормальной женщиной из всех, кого я знала. Она никогда не смеялась и редко поднимала взгляд от земли.